По возвращении царя в Вавилон туда прибыл сатрап Персиды Певкест с войском в 20 000 человек, а также сатрапы Карии и Лидии со своими отрядами – пришло время готовить армию для вторжения в Аравию. Царь лично поблагодарил Певкеста за великолепное войско, а персидских солдат за их усердие при обучении. А потом совершил действие, которое до сих пор вызывает споры у исследователей, – ввел персидские отряды в македонские подразделения. Вот как это выглядит в описании Арриана: «зачислил пришедших (персов) в македонские полки, десятником при каждой «декаде» назначил македонца, над ним македонца «двудольника» и «десятистатерника» (так называли воина по жалованью, которое он получал: оно было меньше жалованья «двудольника» и больше обычного солдатского). Под их началом, таким образом, было 12 персов и замыкающий «декаду» македонец, тоже «десятистатерник», так что в «декаде» находилось четыре македонца, отличенных – трое жалованьем, а один властью над «декадой», и 12 персов. Вооружение у македонцев было свое, национальное; одни из персов были лучниками, другие имели дротики». Как только потом пытливые умы ни изощрялись по поводу данного мероприятия и в итоге объявили, что это просто теоретические изыскания пытливого ума Александра. А между тем все объясняется очень просто – армия шла воевать в Аравию, а местные племена в основном использовали мобильные войска – лучников, пращников, метателей дротиков, легкую кавалерию, словом, тех, против кого очень сложно воевать тяжелой пехотой. Опыт войны в Согдиане подсказал царю такое решение, и он поступил вполне разумно, подготовив армию к борьбе с быстрым и стремительным врагом. Скорее всего подобная реорганизация была сделана именно для данной кампании, с учетом ее специфических условий и в дальнейшем Александр бы от подобной организации своих войск отказался.

* * *

Арриан отмечает, что именно в этот период Царь царей почувствовал, что находится на вершине могущества: «Тогда-то в особенности Александр и самому себе, и окружающим явился владыкой мира». Ему вторит Диодор – «казалось, он находился тогда на вершине могущества и счастья». Что ж, все так, все верно, все правильно – не было тогда в мире силы, способной бросить вызов Александру Великому. Что и подтвердили явившиеся из Эллады посольства, увенчав Завоевателя золотыми венками. Диодор приводит список посольств, которые явились к царскому двору, и вполне возможно, именно на основании этого списка и был составлен предполагаемый маршрут Западного похода. «В этот год почти со всех концов ойкумены пришли посольства; одни поздравляли царя с его успехами; другие подносили ему венки; некоторые заключили дружественные союзы; многие привозили роскошные дары; некоторые оправдывались в обвинениях, которые на них возводили. Кроме посольств от азийских племен и городов, а также властителей пришли послы из Европы и Ливии: из Ливии явились представители карфагенян, ливиофиникийцев и всех народов, живущих на побережье вплоть до Геракловых Столбов; из Европы отправили послов эллинские города, македонцы, иллирийцы, большинство с берегов Адриатики; фракийские племена; соседние галаты, народ, с которым тогда впервые познакомились эллины». Информация, которую приводит Арриан, несколько отличается от данных Диодора, он помимо перечисленных приводит еще эфиопов, европейских скифов, а также племена Южной Италии: бреттиев, луканов и тирренов – а вот в присутствие последних как-то верится с трудом. Ну а дальше – опять двадцать пять: «Арист и Асклепиад, писавшие о деяниях Александра, говорят, что посольство к нему прислали и римляне. Александр, встретившись с этим посольством, осмотрел парадную одежду послов, обратил внимание на их усердие и благородную манеру держать себя, расспросил об их государственном строе – и предсказал Риму будущую его мощь» (Арриан). Таким образом, если исходить из этого отрывка, то получается, что царь совсем тронулся умом и занялся гаданиями и предсказаниями, прямо как заправский оракул, хотя раньше за ним подобного не наблюдалось. А все, наверное, от того, что послы очень усердно в тогах своих перед ним туда-сюда дефилировали, словно по подиуму, дабы царственный зритель получше их одежду парадную осмотрел, и проникся от этого зрелища будущей римской мощью. Однако и сам римский историк, обозначив сей несуразный факт, тут же оговаривается: «Я сообщаю об этом, как о событии не безусловно достоверном, но и не вовсе невероятном».

* * *

А теперь вернемся немного назад, к тому времени, когда Александр возвратился из Индии и заинтересовался деятельностью своих наместников и сатрапов. Мы уже встречались с его другом детства, Гарпалом, сыном Махата, ведавшим царской казной, потом обворовавшим ее и в итоге получившим прощение от своего царственного друга. Македонец тогда еще верил своим друзьям детства, а потому поставил прохиндея ведать сокровищницей Вавилона – пост не только ответственный, но и доходный. И только армия Царя царей скрылась за горизонтом, как для казначея началась другая жизнь – воистину кот из дома, мыши в пляс. Диодор четко написал, что как только начался поход в Индию, так Гарпал решил, что его повелитель и друг оттуда не вернется, и устроил себе такую роскошную жизнь, что даже жители Вавилона впали в изумление. «Он окружил себя роскошью; поставленный сатрапом большой страны, он стал творить насилия над женщинами, вступать в преступные любовные связи с варварами. Много денег из сокровищницы ушло на его безудержные прихоти: издалека, от Красного моря, везли ему множество рыбы; о его расточительной жизни ходили злые толки. Он выписал к себе из Афин тамошнюю знаменитейшую гетеру Пифонику, при жизни осыпал ее царскими дарами, по смерти устроил ей роскошные похороны и соорудил в Аттике дорогой памятник. После этого он выписал из Афин другую гетеру (ее звали Гликера) и зажил жизнью слишком роскошной и расточительной» (Диодор). Но сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет, и в один прекрасный момент казначей узнал, что его непобедимый друг вернулся из Индии и вешает сатрапов направо и налево. Понимая, что времена изменились и то, что он является другом царя, уже не гарантирует ему безопасности, Гарпал украл из казны 5000 талантов, навербовал наемников и бежал из города.

Только удрать он решил не куда-то на край света, где его не достанет карающая длань разгневанного властелина, а прямо в Афины, где и стал просить политического убежища. За огромную сумму ему удалось получить афинское гражданство, но Антипатр и Олимпиада потребовали его выдачи. Мало того, Александр, который сначала не верил во вторичное предательство друга, страшно разгневался и приказал отправить к берегам Аттики эскадру для поимки негодяя. Страх перед Царем царей был так велик в Афинах, что, узнав об этом, они выгнали вора из города, а казну отняли и заперли на Акрополе, чтобы вернуть Александру. Правда, часть денег таинственно исчезла, и, как поговаривали, не без помощи Демосфена, а Гарпал в итоге объявился на острове Крит, где и был убит начальником своей охраны.

А уделил я столько внимания этому эпизоду потому, что как раз примерно в это же время и ушел из жизни Гефестион. Таким образом, Александр получил двойной удар – сначала предательство одного друга, затем смерть другого, и было от чего впасть в депрессию «уныние его еще усугубилось, он совсем потерял надежду на божество и доверие к друзьям» (Плутарх). Грандиозные похороны Гефестиона тоже оптимизма не добавляли: «Царь, устраивая похороны, приказал всем соседним городам содействовать по мере сил их роскошному устроению; всем обитателям Азии приказал загасить до окончания похорон так называемый священный огонь: персы это обычно делают при похоронах царей. Народ счел этот приказ дурным предзнаменованием; решили, что божество предрекает смерть царя» (Диодор). О том, что Александр находился на грани нервного срыва, свидетельствуют и другие источники: «Исполненный тревоги и робости, Александр сделался суеверен, все сколько-нибудь необычное и странное казалось ему чудом, знамением свыше, в царском дворце появилось великое множество людей, приносивших жертвы, совершавших очистительные обряды и предсказывавших будущее» (Плутарх). Но греческая философия вновь пришла на выручку Царю царей, как когда-то в Согдиане, после убийства Клита: «Здесь под влиянием философа Анаксарха Александр стал относиться к предсказаниям магов как к ложным и недостоверным, ибо если они совпадают с велениями рока, они сокрыты от смертных, а если они отражают естественный ход вещей, то они неотвратимы» (Юстин). Правда, Диодор описывает ход событий несколько иначе, относя все это по времени к вступлению царя в Вавилон, но, на мой взгляд, изложение у Юстина и Плутарха выглядит более логичным. К этому же времени относится и прорицание от Амона, где говорилось о том, что Гефестиона необходимо почитать как героя, в итоге Александр отменил траур и стал посещать религиозные и спортивные праздники, а затем начались пирушки и попойки, и жизнь снова вошла в обычную колею.