Мэри взглянула на него, и сердце рванулось у неё в груди. Она невольно прижала к нему руку, словно пытаясь унять его бешеное биение. Она уже однажды видела Брэндона спящим. В Хогли... И помнила, что за этим последовало. Догадывалась, что может произойти и сейчас – они одни, и никто не знает об этом...

– Чарльз...

Он не проснулся. Его волосы растрепались после ванны, вились непокорной, естественной волной, ресницы, длинные, как у девушки, бросали тени на чуть впалые щеки. В вырезе широкого ворота рубахи виднелась цепочка нательного крестика – такая тонкая на столь мощной шее. Мэри вдруг ощутила почти материнскую нежность к этому сильному мужчине. Улыбаясь, она присела рядом и осторожно убрала прядь волос с его лба, провела пальчиком по широкой линии бровей, скуле, коснулась горла...

Не открывая глаз, он вдруг быстро схватил её руку, сжав так сильно, что она даже испугалась. Потом Мэри увидела его приоткрывшиеся глаза, ещё затуманенные сном, но в следующий миг взгляд его уже запылал.

– Ты!

Он вскочил, притянул её к себе, сжал, обнял, покрывая её лицо, щеки, глаза быстрыми лихорадочными поцелуями. Мэри даже испугалась этого порыва, уперлась в его плечи руками.

– Погоди! Погоди, так нельзя.

Он, все ещё тяжело дыша, разглядывал её. Это была и она и не она. Как сильно она изменилась за столь короткий срок, как повзрослела! Это достоинство во взгляде, эта совсем иная манера говорить, держаться... И одета Мэри была не так, как обычно: богатое, но простого покроя, платье из серого камлота застегнуто на ряд мелких кнопок до самого горла. Незнакомый головной убор, тугим венчиком охватывал её затылок, открывая спереди лишь пробор, со спускающейся сзади темной вуалью, скрывающий её золотистые дивные кудри. В этом одеянии девочка Мэри выглядела строже и солиднее, вот только взгляд... Это узнаваемое, неспокойное пламя в глазах!

Он снова привлек её к себе, нежно, осторожно, словно боясь, что она опять вырвется. Но она не вырывалась. Опустив головку ему на плечо, она притихла в этом почти братском объятии. Но Брэндону не хотелось быть братом. В нем бушевала страсть... которую он должен пока усмирить. Он хорошо знал женщин, и что-то подсказало ему, что даже если Мэри и являлась уже месяц женой Людовика, то в душе оставалась все той же девственницей. Поэтому Чарльз не спешил, понимая, что ей самой надо подготовиться к этому.

Дивно – их связывала такая страсть, нежность, и в то же время эти двое вели сейчас спокойные медленные разговоры. Они тихо беседовали о его новом титуле, о событиях при дворах Англии и Франции, о миссии Брэндона... Конечно, он ни слова не сказал Мэри о своем тайном поручении. Чарльз любил её, искренне желал и хотел думать, что все произошло так только благодаря их любви, а не расчетам канцлера Вулси. И он просто поведал ей, как оставил английскую свиту в Авиньоне, а сам поскакал вперед, желая тайно встретиться с ней, увидеться до того, как это станет невозможно скрывать.

– Ты очень рисковал, – сказала Мэри, нежно потершись щекой о его плечо. «Ты тоже, любовь моя», – подумал он, вслух же произнес:

– Я готов рисковать ради тебя – ты этого стоишь.

И это обычно осторожный Чарльз Брэндон? Нет, это пылкий, страстный возлюбленный, каким она так всегда хотела видеть его. Эти его слова, эта страстная хрипота в голосе возбудили Мэри так, что она вдруг стала дрожать, ещё плохо понимая, отчего. Но Брэндон был опытнее и сразу ощутил это.

Медленно повернув её лицо к себе, он заглянул в её расширенные и сверкающие глаза. Лицо юной королевы было бледным, лишь на скулах выступил румянец. Она понимала, что сейчас случится, видела это по его невероятному взгляду, ощущая даже сквозь одежду жар его тела. Да, сейчас это произойдет. Мэри боялась, но ещё больше хотела этого. Ведь иначе она бы не пришла.

– Любите меня, милорд, – как-то странно, почти умоляюще, приказала она, и Чарльз едва не сошел с ума от этой мольбы, приникнув к её устам.

Это был властный, требовательный поцелуй, он обжег её, заставил забыть обо всем на свете. С этой минуты мир вокруг стал казаться ей иллюзорным. Не было на свете королей, их воли, их приказов, не было опасности и стыда, было только это, сводящее с ума, прикосновение губ, рук, звуков дыхания, пульсации крови.

Брэндону все труднее становилось контролировать свою страсть. И в то же время он старался не спешить, он хотел, чтобы в этот раз, в их первый раз, все было прекрасно, чтобы не было ошибок и сожалений. Он брал её нежно, как девственницу, хотя и не помнил, чтобы его когда-либо так безумно влекло к женщине.

Он был опытным любовником, Мэри – совершенно невинна, но она забыла обо всем, упивалась его лаской. За эти долгие, необыкновенные минуты в его объятиях она испытала десятки самых разных поцелуев, от легких и дразнящих, до глубоких слияний губ, от которых её то нес ураган, то в следующий миг охватывала головокружительная слабость.

Она не заметила, как нежно и быстро смог раздеть её Брэндон, но очень остро ощутила прикосновение его рук к своей обнаженной коже; не заметила, когда он разделся сам, но вид его нагого тела, которое она уже видела однажды, сейчас восхитил её. Особенно в невольном сравнении с Людовиком: никакого свисающего живота, без отвратительных старческих складок – сильный, мужественный, собранный, мускулистый! И это ощущение его губ, кожи, его рук, и его запах, чистый и сладкий, как у ребенка после купания... От природы Мэри была темпераментной женщиной, с горячей кровью Тюдоров. Её ночи со старым мужем не вызывали в ней ничего, даже со своим отвращением к Людовику она свыклась, смирившись с тем, что плотская сторона супружеской жизни просто является самым неприятным её проявлением. Сейчас же... О, сейчас! Она забыла стыд, она уже не контролировала себя, тянулась к любимому, ей было приятно касаться его тела, с трепетом ощущая игру мышц под кожей. Теперь она сама прижималась к нему, страстно, неистово, словно бросая кому-то вызов. И когда он вошел в неё, начав двигаться, она испытала невероятное ощущение, больше, чем могла себе вообразить. Глаза её закрылись, тело покорно задвигалось в унисон с ним, и где-то под сердцем родился стон...

– М-м-м...

Она то как сокол парила в сиянии солнца, то проваливалась в полночную звездную бездну, и только сдавленно вскрикнула, выгнувшись дугой, когда в ответ на требование его тела её собственное взорвалось блаженством, которое растеклось в ней, словно медовое вино. Как сквозь сон Мэри услышала его сдавленный, хриплый возглас, и испытала ещё большую радость, догадавшись, что доставила ему не меньшее удовольствие, чем он ей.

Мир постепенно возвращался на свое место. Они все ещё лежали, обнявшись, счастливые и обессиленные, не желая отпускать друг друга. Мэри блаженно улыбалась, думая, что это было прекрасно, что в её страсти нет ничего греховного и постыдного, раз она оказалась освящена такой любовью, став её естественным продолжением.

– Чарльз, ты любишь меня?

Глупый вопрос. Но ей так хотелось услышать от него эти слова. Брэндон приподнял голову, улыбнулся ей какой-то лихой мальчишеской улыбкой.