Я не знаю, какое человеческое чувство предполагалось отражать главному участку моего сада, и нет никого, кто бы мог мне это рассказать. Те, кем он был создан, покинули этот мир много поколений тому назад, в ходе всеобщего переселения душ. Но как поэтическое произведение о природе, он не нуждается ни в каком толкователе. Он занимает часть усадьбы, обращенную на юг, а на западе протягивается до границы северного участка сада, от которого частично отмежеван необычной конструкцией в виде изгороди-ширмы. В нем есть крупные валуны, густо поросшие мхом; и разные фантастические бассейны из камня для запаса воды; и позеленевшие от времени каменные фонари; а также имеется сятихоко, подобная тем, что видны на коньках кровли замка – большая каменная рыбина, а вернее, канонической формы дельфин с распластанным по земле носом и поднятым вверх хвостом[114]. Есть миниатюрные холмы со старыми деревьями на них и покрытые зеленью длинные склоны, затененные цветущими кустарниками, подобные речным берегам, а также зеленые холмики наподобие маленьких островов. Все эти зеленые возвышенности поднимаются из участков бледно-желтого песка, гладких, подобно шелку, служащих имитацией изгибов и поворотов речного русла. Эти песчаные дорожки не предназначены для прогулок – они слишком красивы для этого. Малейшее пятнышко грязи испортило бы все впечатление от них, и для их поддержания в идеальном состоянии требуется особое мастерство опытного туземного садовника – замечательного старика. Но они пересечены в разных направлениях рядами плоских неотесанных каменных плит, уложенных на неравном расстоянии друг от друга, точно так же как камни, уложенные для перехода через ручей. Общее производимое впечатление такое, как будто это берега тихого потока в каком-то прелестном одиноком, сонном уголке.

И нет ничего, что нарушило бы эту иллюзию, – настолько изолирован от внешнего мира этот сад. Высокие стены и изгороди отгораживают улицы и все, что с ним граничит; а кустарники и деревья, которые становятся тем выше и гуще, чем ближе к его границам, скрывают от взора даже крыши соседних каттю-ясики. Нежной красотой насыщены трепещущие тени листьев на залитом солнцем песке; а тонкий сладковатый аромат цветов приходит с каждой волной прохладного воздуха; и отовсюду доносится гудение шмелей.

IV

Буддизм учит, что все сущее подразделяется на хидзё – творения, не наделенные желаниями, такие как камни и деревья, и удзё – творения, наделенные желаниями, такие как люди и животные. Это деление, насколько мне известно, не находит выражения в письменной философии садов, но оно удобно. Это повествование о моем маленьком имении относится как к его неодушевленному, так и одушевленному миру. В естественном порядке вещей первыми могут быть рассмотрены хидзё, начиная с одного особенного куста возле входа в ясики, рядом с воротами первого сада.

Почти у каждого старого самурайского дома возле дорожки, идущей от ворот, и при входе в само жилище можно увидеть небольшое деревце с крупными листьями особой формы. В Идзумо это деревце называется тэгасива, и возле моей двери тоже есть одно такое. Каково его научное название, мне неизвестно, так же как я не вполне уверен в этимологии его японского названия. Однако есть слово тэгаси, означающее «ручные оковы», а форма листьев тэгасива отчасти напоминает руку.

Некогда в старые времена, когда самурай-вассал обязан был покинуть дом, чтобы сопровождать своего даймё в Эдо, было обычаем, перед тем как он отправится в путь, подавать ему запеченный тай[115], уложенный на лист тэгасива. По завершении этой прощальной трапезы лист, на котором подавался тай, вывешивался над входом как оберег, который должен благополучно вернуть домой ушедшего в поход рыцаря. Это милое поверье о листьях тэгасива возникло не только из-за их формы, но и в силу их движения. Колышимые ветром, они как будто зовут, однако не так, как это принято у нас на Западе, а так, как японец подает своему другу знак подойти, слегка помахивая вверх-вниз рукой, обратив ее ладонью к земле.

Еще один куст, который можно встретить почти во всех японских садах, – это нантэн[116], о котором существует очень любопытное поверье. Если вам приснится дурной сон – сон, предвещающий несчастье, вы должны рано утром поведать его шепотом нантэну, и тогда этот сон никогда не сбудется[117]. Имеется два вида этого грациозного растения: приносящий красные ягоды и приносящий белые ягоды. Последний встречается редко. В моем саду растут оба вида. Более распространенный вид высажен рядом с верандой (быть может, для удобства сновидцев); другой занимает маленькую клумбу в центре сада вместе с небольшим цитрусовым деревом. Это чрезвычайно изящное цитрусовое дерево называется пальцы Будды[118], в силу удивительной формы его ароматных плодов. Рядом с ним стоит какой-то вид лавра с копьевидными листьями, отливающими бронзой; японцы называют его юдзури-ха[119], и в садах старых самурайских домов он почти столь же обычен, как и сама тэгасива. Он считается деревом доброго предзнаменования, поскольку ни один из его старых листьев никогда не опадает, пока достаточно не окрепнет новый, растущий за ним. Ибо, таким образом, юдзури-ха символизирует надежду, что отец не покинет этот мир, прежде чем его сын не возмужает и не будет способен сменить его как глава семьи. Поэтому в каждый Новый год листья юдзури-ха, смешанные с листьями папоротника, прикрепляются к симэнава, которая затем вывешивается перед каждым домом в Идзумо.