Твой Вася.

Посвежее пришли еще урюшку».

Постоянная просьба к брату-мамке прислать урюк показывает, что художник ощущает нелады с сердцем (от чего и скончается 15 лет спустя). Вряд ли в Москве урюк был хуже красноярского, где он тоже был привозной, в том числе из Китая, но, равно как и тема покупки-шитья сапог, — это проявление заботы друг о друге, возможность ощущать братскую поддержку и помощь.

Наступило лето 1901 года, и впервые за всю свою жизнь Суриков отправился на этюды без дочерей — на Волгу. Биографы художника сообщают, что в 1901 году он не посещает Сибири. Однако воспоминания красноярца Александра Робертовича Шнейдера говорят об обратном. Не мог их автор ошибиться, отсчитывая срок от смерти собственной матушки! К тому же в советское время (Шнейдер умер в 1930-м) он заведовал контрольной редакцией Сибирской советской энциклопедии, то есть был по своей натуре человеком точным. Судя по его воспоминаниям, Суриков мог побывать на родине в июне (поезд сокращал расстояния), а в июле, на обратном пути, писать дочерям из Астрахани.

Сообщая, что в первый раз он увидел художника летом 1889 года, Шнейдер пишет:

«Второй раз я помню Василия Ивановича на «Столбах» (это скалы — природный заповедник. — Т. Я.) в компании Шепетковских, Кузнецовых и как будто бы И. Т. Савенкова. Года не помню, но это было спустя несколько лет после первой встречи. Василий Иванович писал этюд панорамы, открывающейся с так называемой Архиерейской площадки. — В один из перерывов, обращаясь к сидевшим, он сказал: «Видел я Альпы швейцарские и итальянские, но нигде не видал такой красоты, как эта, наша сибирская. Наша природа такая своеобразная, чарующая. Краски, тон, общий колорит тоже особенно близкие нам». Это не дословное выражение, а лишь общая мысль его слов, которая запечатлелась в моей памяти.

В третий раз встречу с Василием Ивановичем я помню летом 1901 года, спустя полгода после смерти моей матери (Александры Александровны, урожденной Шепетковской). Он пришел к отцу, и они сидели на террасе нашего дома, выходившей в сад. Василий Иванович рассматривал альбом с фотографиями, в котором, кроме фотографий со знакомых и родных, были фотографии с картин Рафаэля и различных художников. «Не правда ли, — сказал он, обращаясь к моему отцу, — это ведь ее выбор? В этом выборе, как в капле воды, отразилась ее удивительно глубокая любящая душа, нежная психическая организация». В ответ отец заплакал, и Василий Иванович стал его утешать. Я ушел не в силах видеть слезы отца и побороть свои…

В последний раз я видел Василия Ивановича в Москве в ноябре 1902 года…»[100]

Лето 1902 года Суриков проведет в Красноярске. Июнь-июль 1903 года на Волге и Оке. Он ищет ту водную беспредельную ширь, которая вдохнет в него настроение будущего полотна, насытит его душу эпическим покоем.

В июле 1901 года художник пишет дочерям из Астрахани: «Здравствуйте, Олечка и Еленочка!

Наконец достиг Астрахани. 6 дней езды. Это какая-то Венеция или Неаполь. Шумная жизнь на пристанях. Сегодня нарисовал лодку и наметил на другом рисунке гребцов (шесть весел). Думаю завтра или послезавтра кончить этюд красками (не отделывая, эскизно). Кое-какие наброски неба с водою дорогой на ходу делал. Жара не особенная, сегодня был дождик. Думаю три дня пробыть и назад. Боюсь, если наступят жары, тогда я и марш домой. Ну, как вы поживаете без папы? Надеюсь привезти для начала работы кое-какие материалы. Я здоров. Не беспокойтесь. Из окна у меня пристань с пароходами, лодками и барками. Ну, целую.

Ваш папа.

Поздравляю, Олечка, с наступающим Днем Ангела, а тебя, лапик, с именинницей.

Р. S. Я ужасно рад, что поехал вниз по Волге, настоящую тут я увидел ширь. К 17-му буду, Бог даст, дома».

В августе Суриков, согласно отметке на его письме, посещает имение «Райки» на станции Щелково Ярославского направления. В сентябре художник-реалист находится еще там, откуда шлет письмо брату: «Иду работать в Музей. Я здоров. Пошли, брат, урюку, еще черемухи да селедки. Я их очень люблю. Хотел послать тебе телеграмму в День твоего Ангела, да на почте не приняли, так как я написал карандашом. А станция — 2 версты от дачи, мне ее назад и привезли. Страшно я ругал формализм».

Одновременно с работой над тишайшим «Степаном Разиным» Суриков продолжает разрабатывать тему «Красноярского бунта». Известны два его эскиза к предполагаемой картине. За тему он взялся плотно. Суриков переписывается с этнографом и писателем Василием Ивановичем Анучиным, в ту пору молодым — 26-летним красноярцем. Каким-то образом совпало, что Анучин сочиняет о бунте трагедию, и Петр Суриков является одним из действующих ее лиц. Письмо Василия Сурикова Анучину не сохранилось, но есть ответ Анучина ему, датированный 14 октября, Петербург:

«Дорогой Василий Иванович.

Напраслинны Ваши подозрения, и нашего с Вами Красноярска я не разлюбил, и писать «Красноярский бунт» не раздумал — только вот обстоятельства сложились — некуда хуже! План трагедии остался все тот же, он материалом диктуется. А вот набросал первое действие и окончательно убедился, что труд будет напрасным, т. к. ни в какие цензурные рамки пьеса не войдет: слишком она бунтарская. Смягчить — и невозможно, да и не хочу. Придется, как я уже говорил Вам, отложить эту работу до лучших времен, а если они наступят нескоро, напишу трагедию под старость для посмертного издания, — пусть наши внуки радуются… Ну, а Вашу картину «Красноярский бунт» воистину нет никаких причин откладывать! Ведь это будет такой же шедевр, как и «Утро стрелецкой казни», — и наш Красноярск прославится и в ширь России и в глубь веков. Материалами же я и впредь, конечно, делиться буду со всем усердием младшего брата.

В данный момент могу сообщить:

1. Ваш пращур Суриков Петр действительно принимал в бунте очень активное участие — это доказывается документально.

2. Добыл план старого Красноярска, копию которого при сем прилагаю.

3. Великая удача! Нашел детальное описание боевого знамени красноярских казаков. Прилагаю.

4. Покровская церковь стояла на том же самом месте. Она была деревянная, точно такая же, как церковь в селе Спас-Вежи в Костромской губернии (только одноэтажная). Фотографический снимок с последней у Вас есть — я помню: лежит она (он) у Вас в маленькой холщовой папке на круглом столе.

5. Дом Михаила Злобина (отца) стоял близ алтаря Покровской церкви. Приблизительно там теперь стоит маленький домишко, в котором всегда парикмахерская.

6. Относительно одежды. Платье краснояры шили русским покроем, но ткани были китайские и бухарские!

7. Краснояры пили чай (из китайских деревянных чашек) и курили табак (трубка манчжурского типа) на много раньше московитов.

8. (Вашему особому вниманию!!) Арины — союзники Красноярских бунтарей не были калмыковатыми и не в пример тобольским татарам на Вашем «Покорении Сибири» летом не носили меховых одежд. Опять китайские ткани, отнюдь не исключая бархата и шелка. Толпа цветисто-яркая.