В навигацию 1940 года произошла ещё одна, самая крупная в советской истории полярная трагедия. 23 октября ледокольный пароход «Малыгин» вышел из бухты Провидения во Владивосток. Судно завершило гидрографические работы в восточном секторе Арктики, сменило зимовщиков на острове Генриетты и теперь возвращалось домой. На борту находилось 85 человек, среди них 12 женщин [83][225]. Пароход попал в ураган у северо-восточных берегов Камчатки в районе мыса Низкий. Ветром сорвало палубную горловину бункера, это заметили не сразу, судно стало принимать воду, потеряло ход, крен достиг 20 градусов. 25 октября капитан Н. В. Бердников передал сигнал бедствия.

Судно медленно погибало в течение почти трёх суток, безнадёжность положения была всем очевидна, ждать помощи было неоткуда. Спасательные плавсредства смыло штормом. Около двух часов ночи 28 октября «Малыгин» затонул. Никто не спасся. В статье С. Попова [99] упоминается, что на месте катастрофы был найден портфель начальника экспедиции Якова Константиновича Смирницкого, куда он герметично запаковал деньги и отчётные документы. Сегодня может показаться странной попытка спасти «ценности» при невозможности сохранить человеческие жизни, но это было вполне в духе времени.

О трагедии газеты не сообщили – информация из Арктики всегда тщательно фильтровалась. Особенно в 1940-м, когда уже шла Вторая мировая война. В Большой советской энциклопедии о «Малыгине» написано кратко: «В 1940 году снят с эксплуатации».

Одного из персонажей романа Курта Воннегута «Галапагосы», страдающего опухолью мозга, начинает подводить память – реальные события замещаются вымышленными, и в его больном мозгу складывается история о том, как во время службы во флоте на острове Бикини он должен был привязывать на полигоне животных к столбам – таковы были условия эксперимента.

«…атолл Бикини[226] превратился в прямую противоположность Ноева ковчега: всякой твари по паре было привезено туда, чтобы сбросить на них атомную бомбу».

Воннегут, как обычно, почти ничего не выдумал – такое уже было в действительности, бесчеловечные планы рождались в больных мозгах по обе стороны Атлантики:

«Когда-то в Баренцевом море на подходах к Новой Земле мы встретили теплоход, на верхней палубе которого стояли клетки с верблюдами, свиньями, обезьянами и другой живностью. Их везли на полигон в гости к академику Сахарову. Зверей располагали на разном расстоянии от эпицентра взрыва на суше и на расположенных в морской акватории списанных боевых кораблях. Свиней, например, запихивали в орудийные башни, верблюдов поднимали талями на разную высоту над палубой… Всё это делалось для выяснения действия светового поражения от взрыва атомной или водородной бомбы. …после взрыва на некоторых зажарившихся заживо животных остались полосы несгоревшей кожи – тень от прутьев клеток»[227].

Это уже не Курт Воннегут. Это Виктор Конецкий, запись, сделанная на обороте письма Алеся Адамовича.

Так огромный, протяжённостью почти в тысячу километров, архипелаг постепенно стал закрытой зоной, местом испытания атомного и термоядерного оружия.

Арктике уделялась важнейшая роль в военных планах сверхдержав. «Сталинским маршрутом» теперь готовились лететь бомбардировщики и ракеты с ядерными боеголовками. Подо льдом Полярного моря дежурили субмарины с атомными силовыми установками и ядерным оружием на борту. В Арктике строили аэродромы стратегической авиации и радарные станции. Военное освоение региона нанесло существенный урон природе и разрушило жизнь немногочисленных групп коренных жителей, ставших помехой в реализации этих планов. Формировалось отношение к Арктике как к никчёмной, пустой, никому не нужной земле. Её ценность видели лишь в том, чтобы устраивать военные полигоны, захоранивать опасные вещества, отрабатывать вредные технологии. Заливы восточного побережья Новой Земли стали советской ядерной свалкой, Амчитка, один из Алеутских островов, – полигоном для испытаний американского ядерного оружия.

Летом 1910 года молодой художник Николай Васильевич Пинегин отправился на Новую Землю в поисках материала для своих картин. Ни ледоколов, ни самолётов тогда в Арктике не было, но попасть на Новую Землю было неизмеримо проще, чем сейчас. Архипелаг был открыт для всех желающих – художников, натуралистов, путешественников и охотников. Причём это касалось не только граждан России – на архипелаге работали и иностранные экспедиции. Сейчас же россиянину гораздо проще попасть в Гренландию или на Шпицберген, чем на Новую Землю.

В начале XX века статус архипелага был в значительной мере неопределённым. Российское правительство всегда считало архипелаг своим, но реальными возможностями для его освоения не обладало и имело весьма приблизительные представления о его географии. Несколько морских экспедиций, предпринятых в первой половине XIX века с целью составления карт и исследования берегов Новой Земли, были в целом неудачными.[228] Одной из причин этих провалов стал Малый ледниковый период, продолжавшийся почти до конца XIX века (см. часть I). По словам Георгия Седова, выполнявшего в 1910 году съёмку побережья Северного острова, наиболее адекватно отражали реальность карты, составленные ещё Баренцем в конце XVI века. Западное побережье Новой Земли было исследовано достаточно подробно, а вот восточный берег оставался неизведанной землёй почти до середины XX века, когда уже начали осваивать космическое пространство.[229]