Мыслимо ли такое: обезглавить на главной городской площади аристократа крови из правящего дома Аманидов? Советника первого ранга, старшего из рода Севиров? Родного брата верховного лорда Бреонии? Какой невозможный позор… Неужели так желал начать он своё славное правление? Неужели такие скандалы помогут ему сделать Аманиту снова великой?

— Зачем испытываете моё терпение? — устало произнес наконец правитель, вновь отвернувшись. — Я разочарован в вас, советник… как и наш отец был разочарован. Увы, вы совершенно бесполезны для семьи. Говорите же, что собирались, и постарайтесь более не попадаться мне на глаза. Никогда.

Лукреций низко опустил голову, но, тем не менее, упрямо продолжил свою мысль:

— К сожалению, милорд, вы уничтожили последнее официальное послание из Ледума. Возможно, нашим дипломатам удалось бы обнаружить в нем хоть какой-то небольшой промах или двусмысленность. Незначительный казус белли, который получилось бы использовать как повод для обоснованного объявления…

— Исключено, — холодно перебил Октавиан. Благородно серые глаза его, обычно светлые, в эту минуту потемнели от избытка тщательно скрываемых эмоций. — Я не глупец. Меня готовили стать правителем с малых лет, и я хорошо знаком с особенностями дипломатической переписки. Как, впрочем, и вы сами.

Ведь и Лукреция Севира когда-то готовили стать правителем, готовили с самого рождения.

— С точки зрения формы эпистола была составлено безукоризненно, — вынужден был признать лорд Аманиты. — Содержание также вполне укладывалось во все возможные нормы права. Это была превосходная отписка, в которой никто не сумел бы отыскать ошибок. Но помилуйте, Лукреций, все мы умеем читать между строк и хорошо понимаем двуличный язык дипломатии. И знаете, что увидел я там, в том деликатном письме? Кровь! Ледум смеет угрожать войной — в случае, если мы продолжим настраивать на приглашении!

— Это умелая провокация, — вежливый тон голоса Лукреция вступал в противоречие с резким смыслом произносимых слов точно так же, как и тон посланий из второй столицы вступал в противоречие с их подлинным содержанием. — На самом деле, Ледуму не нужно открытое противостояние, как не нужно оно и Аманите.

Октавиан покачал головой.

— Однако же, противостояние с Ледумом становится дурной привычкой, — сухо заметил он. — Мы никак не сможем избавиться от нее без решительных мер.

— Милорд, если вы всерьез намерены возродить традиционную власть верховного лорда, — советник на миг замялся, — которая ныне не может считаться даже номинальной, вам следует быть терпеливым и осторожным. Стоит всеми силами избегать войны, на пороге которой мы стоим, и постараться решить вопрос грамотным политическим давлением. Ввязываться в кровопролитную схватку, не имея перед Ледумом никаких зримых преимуществ — чистое безрассудство. Правитель Ледума, Алмазный лорд — коварный и изобретательный противник, которого рискованно недооценивать. Очевидно, что он намеренно провоцирует вас на действия, которые может осудить общественность многих городов. Не поддавайтесь.

Окончательно и бесповоротно выходящее за рамки придворного этикета, поведение брата всё более и более повергало лорда в смятение. Правильные черты лица аристократа исказила растерянность, постепенно перерастающая в гнев, взгляд приобрел свинцовую тяжесть.

— Мне послышалось, Лукреций, или вы смеете давать указания своему лорду?

В голосе также проскользнули нотки всех некстати проснувшихся эмоций, которые правителю не полагалось испытывать. Услышав это, Лукреций поднял взгляд и с почти отеческой заботой посмотрел на брата, которого был старше ровно на десять лет.

— Именно так, Октавиан, — спокойно подтвердил советник. — Вы вправе прервать это вопиющее нарушение условностей в любой миг, и я с позором отправлюсь в тюрьму… или даже на плаху. Но мне всегда казалось, вы умнее. Мне думалось, вы тоже устали играть по унылым придворным правилам — они слишком тесны для вас.

— Не мною и не вами придуманы эти правила!

Октавиан также повернулся и недоверчиво посмотрел на того, чье лицо было так похоже на его собственное. Если говорить откровенно, в глубине души он искренне любил кровного брата, а до восьми лет, в самом нежном возрасте, еще и почитал его, как престолонаследника и будущего лорда. Авторитет Лукреция в сердце правителя был велик. Тем не менее, царящая в столице атмосфера бесконечных интриг и непрекращающаяся закулисная борьба за влияние давно отучили Октавиана доверять людям, а тем паче верить в искренность их побуждений.

В этом застывшем в правилах городе масок так сложно было открыться и довериться кому-то… Сам он долгие годы вынужден был тщательно скрывать свои чувства, прятать их глубоко: общение инфанта с опальным старшим братом было ограничено и помимо его воли постепенно сведено на нет. Последние десять-двенадцать лет Лукреций и вовсе практически не появлялся во дворце, и Октавиан лишь изредка мог видеть его на расширенных заседаниях городского Сената, куда, согласно протоколу, приглашался инфант и все члены августейшей фамилии, а также представители всех знатных семейств.

Видеть мельком, бросать острожные краткие взгляды, избегая ненароком встретиться глазами… неся себя так высоко, как и приличествовало будущему правителю Аманиты.

Октавиану было вовсе не по душе такое положение вещей, и собственная холодность порой становилась невыносима, но положение, как говорится, обязывало. Статус предписывал соответствовать, неукоснительно соответствовать проклятым образцам и эталонам, доведенным уже до абсурда. Престолонаследник не имел права, не имел привилегии иметь своё мнение, а тем более выражать его вслух.

И год за годом он, как и все вокруг, сдерживал мысли и эмоции, глубоко прорастая внутрь себя. Так пустынное растение глубоко запускает корни в землю, оставаясь практически незаметным на поверхности. Жестокое, но необходимое условие выживания в этой идеальной, искусственно созданной и тщательно поддерживаемой действительности, в реальности которой лорд иногда начинал сомневаться. В прекрасном городе, где холодная вежливость была хуже откровенной, честной вражды. В пуританском обществе, хронически больном белой горячкой этически безупречных мертвых идеологий.

И вот теперь… Лукреций решился быть откровенным, рискуя слишком многим, чтобы это могло быть фальшью, политической игрой. Октавиан высоко оценил подобную неожиданную откровенность — и смелость. Брат сделал первый шаг навстречу после столь долгого отдаления и молчания.

Нет, невозможно сейчас оттолкнуть его. Невозможно ему не поверить.

Он так устал никому не доверять.

— Алмазный лорд… — тем не менее, с раздражением повторил правитель, испепеляя единокровного брата взглядом. Но тот больше не опускал головы. — Вы тоже смеете величать правителя Ледума этим громким титулом, а сам Ледум в моем присутствии именовать второй столицей?

— Простите мне эти невольные глупые оговорки, милорд.

Октавиан Севир, задумавшись, поднял глаза на высокие витражи с гербами Аманиты: Червленые Розы о пяти лепестках сияли в свете проходящего сквозь них солнца.