Прибыл недавно назначенный венгерский военный министр Берегфи[244] и выразил мне слова благодарности от имени нового правительства. На это я ответил, что счастлив тем, что бой оказался настолько коротким и что великолепным историческим зданиям не причинено никакого ущерба. При этом я с содроганием представил себе, какие разрушения могли нанести снаряды, выпущенные из 650-мм мортиры, привезенной грубым в своем поведении господином Бах-Зелевским.

Мы договорились о проведении совместной церемонии погребения погибших немецких и венгерских солдат. При этом официальную сторону вопроса взяло на себя венгерское правительство. И я был ему благодарен за эту идею, поскольку она искореняла последние остатки неприязни между нами и венграми.

О былых австро-венгерских временах мне напомнил визит пожилого господина, облаченного в форму фельдцейхмейстера[245].

— Привет! — поприветствовал он меня. — Я слышал, что ты родом из Вены! Это очень радует. К тому же тебе удалось провернуть дельце с Муссолини! Прекрасно! Прекрасно!

Честно говоря, меня такой напор несколько ошеломил, и тут Фелькерзам шепнул мне на ушко, что это не кто иной, как эрцгерцог Фридрих из династии Габсбургов. Я попросил посетителя присесть и спросил, нет ли у него каких-либо пожеланий.

— О да! — заявил эрцгерцог. — У меня есть одна просьба. Мои лошади содержались здесь в дворцовой конюшне. Они могут там остаться?

— Ну конечно, ваше императорское высочество! — заверил его я. — Все останется по-прежнему! А мне можно как-нибудь взглянуть на ваших лошадей?

Несколько позже мне посчастливилось увидеть этих прекрасных скакунов в заполненной до отказа конюшне. Признаюсь, что если бы не визит данного милого господина, явившегося словно из далекого славного прошлого, то мне никогда бы не пришла в голову подобная идея, и я мог бы пропустить столь важную достопримечательность Будапешта.

В тот же вечер из главной ставки фюрера пришел приказ, согласно которому на следующий день, 18 октября, на специальном поезде мне надлежало доставить венгерского правителя в качестве гостя фюрера в замок Хиршберг возле города Вайльхайма в Баварии. На меня же возлагалась и ответственность за безопасность этого поезда. Так что с прекрасными денечками в Будапеште приходилось распрощаться.

Для обеспечения безопасности я приказал сопровождать поезд роте истребительной части «Центр», а своему курьерскому самолету, стоявшему на будапештском аэродроме, — перебазироваться на аэродром Мюнхен-Рим[246]. Мне хотелось вернуться как можно раньше, чтобы присутствовать на погребальной церемонии погибших во время взятия Замковой горы немецких и венгерских солдат.

На следующий день я поехал в штаб генерала войск СС Пфеффер-Вильденбруха, который по всей форме представил меня венгерскому правителю адмиралу Хорти в качестве коменданта поезда. Тогда я и узнал, что помимо членов семьи правителя должны были сопровождать венгерские генералы Брунсвик и Ваттай.

На вокзал мы поехали на машине, и надо сказать, что немногочисленные прохожие на улицах даже не обернулись вслед своему правителю, много лет управлявшему Венгрией. Перед вокзалом же стояло довольно много народу, но никто не поднял руки в знак его приветствия. Какое печальное прощание со своей столицей!

В поезде с нами ехал также высокий чин из германского министерства иностранных дел, который пригласил меня в салон-вагон правителя и представил супруге адмирала Хорти, а также его невестке, облаченной в одеяние сестры милосердия Красного Креста. Поездка проходила спокойно, и я проводил время в вагоне-ресторане в обществе обоих генералов, которые постоянно вспоминали далекие дни своей молодости.

— Все так и должно было произойти, — обращаясь ко мне, покорно говаривал один из них.

Между тем наступила ночь, и в Вене меня позвали к правителю, который заявил, что служащие германского министерства иностранных дел обещали ему посадить здесь в поезд его сына, и потребовал исполнить обещание. На это я честно ответил, что ничего не знаю и слышу об этом в первый раз. Справедливо рассердившись, адмирал повернулся и ушел к себе.

Из Мюнхена я постарался как можно скорее вернуться в Будапешт, а своих людей из роты истребительной части «Центр», которые ехали в поезде вместе с ранеными, отпустил во Фриденталь. На траурную церемонию 20 октября мне удалось приехать вовремя. Она проходила во дворе замка, послужившем весьма подходящим фоном для подобного мероприятия, а в почетном карауле стояло по роте немецкой и венгерской армий. Все семь гробов были накрыты полотнищами национальных цветов Германии и Венгрии. После окончания траурного мероприятия останки наших погибших солдат были перевезены на родину.

Когда через восемь дней после описанных событий я вновь появился в Винер-Нойштадтском военном училище, то в кармане у меня уже лежал весьма ценный приказ главной ставки фюрера. Дело заключалось в том, что я попросил перевести ко мне в истребительные части СС двадцать фенрихов и моя просьба была удовлетворена.

Начальник училища построил на плацу весь свой личный состав. Я вышел перед строем, довел до фенрихов содержание приказа и попросил добровольцев сделать шаг вперед. Записаться в мои истребительные части пожелало почти девяносто процентов всех молодых солдат. Тогда при помощи начальника училища я подобрал из них двадцать человек, имевших фронтовой опыт и проходивших ранее службу в нужных мне родах войск. Надо было видеть, какое разочарование было написано на лицах тех, кто не попал в число избранных. В то же время все фенрихи искренне радовались за своих товарищей, когда я зачитал приказ о присвоении всем двадцати звания лейтенант с одновременным переводом их в истребительные части СС, на что соответственно был уполномочен.

С адмиралом Хорти мне довелось встретиться еще раз уже после войны. Случилось это в Нюрнбергском дворце правосудия, когда мы оба были пленниками американцев. На Нюрнбергском процессе адмирал сидел в партере на скамье так называемых добровольных свидетелей. Добираться до зала суда этому самому бодрому из многих пожилых свидетелей помогал какой-то немецкий фрегаттенкапитен[247]. Он же оказывал ему помощь и в общей камере.

Когда меня из одиночной камеры хотели перевести в общую, а это было где-то в конце ноября 1945 года, адмирал Хорти сначала заартачился. Однако после нескольких дней промедления по приказу американского полковника Андруса, отвечавшего за безопасность, он все же согласился на мой перевод.