и что ее любовь к нему вернулась. К этому добавился страх допустить сосредоточение слишком большой власти в руках мистера Панина. Было ясно, что государыня чувствует себя неуютно. Граф Захар Чернышев, вовсе не друг Орлова, считает его удаление невыгодным для своих интересов из-за дополнительного влияния, которое оно дает мистеру Панину»{550}.

В дальнейшие махинации был вовлечен брат Никиты Панина Петр, которого Никита мечтал сделать вице-президентом Военной коллегии. Но Захар Чернышев настолько не одобрил эту идею, что даже готов был помочь Орловым вернуть расположение двора. Как отметил Ганнинг — и это, вероятно, было наиболее меткое из всех его утверждений, — «Интриги, коими возвышения ради занимаются здесь все, окутывают любое предпринимаемое действие вуалью [sic!], абсолютно непроницаемой для живого, острого ума»{551}.

К концу сентября переговоры между Григорием и Екатериной наконец-то пришли к завершению. Условия были изложены в форме письма, каковое Екатерина передала Ивану Орлову. В нем не было обличений, попыток переложить вину или отомстить. Екатерина проявила себя терпимой к чужим недостаткам, признав, что люди и их отношения меняются с изменением обстоятельств. Ее главным желанием было спасти то, что еще осталось от дружбы и взаимоуважения. Она прекрасно осознавала, сколь многим обязана Григорию и его братьям, и не хотела вражды с ними.

В своем письме Екатерина предложила предать все произошедшее «полному забвению», включая провал мирных переговоров, который она готова была объяснить только действиями турок. Граф Захар Чернышев сообщил ей, и это подтвердил Иван Орлов, что «таково желание обеих сторон, и отдельная просьба графа Григория Григорьевича Орлова — обойтись без каких-либо объяснений». Она согласилась, и таким образом не последовало никаких обсуждений и тяжелых встреч глаза-в-глаза. Более того — понимая, насколько затруднительно было бы сталкиваться друг с другом в первый год после того, что на деле было разводом, она предложила, чтобы Григорий под предлогом плохого здоровья на год уехал — либо в Москву, в свое имение, либо куда-нибудь еще по собственному выбору. Сто пятьдесят тысяч рублей, которые каждый год выделяла ему Екатерина, сохранятся за ним — в форме официальной пенсии.

Кроме того, Орлов получал единовременную выплату в размере ста тысяч рублей на обстановку нового дома, который строил для него Ринальди на берегу Невы (здание стало известно под названием «Мраморный дворец» — по названию русского камня разных расцветок, использованного архитектором для облицовки). Означенный дом переходил в его собственность навечно. До того, как Мраморный дворец будет готов, Григорию было дано позволение жить в любом императорском дворце — под Москвой или где-нибудь еще, но вдали от двора. Он мог оставить у себя слуг Екатерины и ее экипажи до тех пор, пока они ему нужны. Также она наградила его шестью тысячами крепостных — в дополнение к четырем тысячам, которые были подарены его брату Алексею за победу над турками в Чесменском заливе. Братья могли выбрать себе десять тысяч крепостных в любом районе страны, который их устроит (это обозначалось в то время краткой записью «земля с десятью тысячами крепостных-мужчин, прикрепленных к ней и отбывающих свою повинность трудом и/или деньгами»).

Дополнительно Григорию вручили серебряный обеденный сервиз, изготовленный на заказ во Франции и никогда еще не использовавшийся, «а также еще один, закупленный у датского посла для повседневного пользования». Екатерина предложила, чтобы в течение этого года отлучения Григорий решил для себя, чем именно он хочет служить ей и стране в дальнейшем. Она закончила свое письмо словами: «Не ищу ничего другого — лишь взаимного мира, который я от всего сердца намерена сохранить»{552}. Граф Солмс заметил:

«Завершение отношений между государыней и ее бывшим любовником происходило через посредство брата последнего так скрытно, что никто не знает точно, какие между ними были заключены условия. Все еще кажется, что Ее императорское величество действовала со столь великой осмотрительностью из опасений довести графа до определенной степени отчаяния»{553}.

Когда условия были согласованы, те аспекты договора, которые посчитали приемлемыми для публики, огласили в Сенате и далее по всем правительственным коллегиям.

Появились и новые сюрпризы. Почти десять лет тому назад Григорий по протекции Екатерины получил от графа Вены диплом, объявляющий его князем Священной Римской империи. В XVIII веке среди русских правителей существовал обычай просить у Священной Римской империи оказания этой чести, когда они хотели именовать кого-нибудь «князем», так как данный титул существовал в России только среди наследников древних правящих домов. Однако в то время, когда Григорий получил означенный диплом, ему не позволили пользоваться титулом: Екатерину убедили, что если ее фаворит станет носить иностранный титул, это будет противоречить славе России. Теперь Григорий потребовал позволения пользоваться титулом — и получил его. Граф Солмс охарактеризовал этот жест Орлова как исполненный скорее «некоей бравады»{554}, чем подлинной значимости. Теперь от «князя» Орлова ждали отбытия в Москву, едва лишь всерьез похолодает и установится санный путь.

К середине осени Григорий все еще не выказывал желания куда-либо ехать, и появились неизбежные слухи, что Екатерина начала сожалеть о поспешной смене фаворита. 23 октября граф Солмс доложил, что «иногда она бурно реагирует на ситуацию, вплоть до слез»{555}, и все еще не может заставить себя приказать Григорию отправиться в путь. Похоже, что Панина отстранили от переписки между императрицей и ее бывшим фаворитом. Она могла также прийти к заключению, что ее ввели в заблуждение. Попытки манипулировать Екатериной могли привести только к весьма кратковременному успеху, что Панину пришлось испытывать весь остаток жизни. Тем не менее Васильчиков оставался в своем новом положении и, насколько все видели, не давал императрице поводов для жалоб. Они были неразлучны. Добрые взаимоотношения между императрицей и ее сыном, казалось, тоже сохранялись. Граф Солмс, поговорив со многими придворными, удрученно подвел итог: «Короче, это дело — непостижимый хаос. В поведении императрицы заметны противоречия, в которых никто ничего не может понять»{556}.

Хаос иного рода набирал обороты в районе Урала. В ноябре 1772 года тридцатилетний казак и дезертир по имени Емельян Пугачев объявился в казацкой столице Яицк на реке Яик (позднее Урал) и заявил живущим там староверам[41], что он — Петр III, чудом спасшийся от смерти и вернувшийся из блужданий по Египту, Константинополю и Польше.

Пугачев был не первым,