столь бесцеремонного незнакомца: в его словах определенно прозвучал намек на вызов. Это заставило буквально каждого из полудюжины наших «джентльменов удачи» немедленно принять сидячее положение, одновременно опустив руку на оружие.

Но тот, однако, не обратил ни малейшего внимания на наши действия и снова заговорил в той же неторопливой, размеренной, монотонной манере, в которой произнес первую свою фразу.

— Тридцать лет назад Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж Кент и Бэрри Дэвис, все из Такмона, преодолели горы Санта-Каталины и продвигались на запад. Мы представляли собой разведгруппу, и в наши планы входило — конечно, если мы не обнаружим ничего, что могло бы заинтересовать нас, — пробраться к реке Джила где-то неподалеку от Биг Бэнда, где, как мы предполагали, находилось поселение колонистов. Мы были хорошо экипированы, но не имели проводника, просто — Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж Кент и Бэрри Дэвис.

Незнакомец медленно и отчетливо повторил эти имена, словно желая впечатать их в память слушающих его людей. Те же неотрывно глядели на него, но теперь испытывали все более ослабевающее опасение, поскольку даже если где-то неподалеку в темноте находились его спутники, возможно, окружавшие нас сейчас наподобие мрачной стены, в манерах этого добровольного историка не было даже намека на какие-либо недружелюбные намерения. Его поведение, скорее, напоминало действия неопасного безумца, нежели коварного врага. Мы имели некоторое представление об этой местности, а потому вполне допускали, что одинокая жизнь обитателя равнин плохо сказалась на его психике. Подобное проявление со стороны этаких отшельников некоторой эксцентричности и некоторой странности характера, которое подчас бывает довольно трудно отличить от помешательства. Человек вообще в чем-то сродни дереву: в лесу, окруженный своими друзьями и товарищами, он растет ровно и прямо, насколько позволяет природа его индивидуальных особенностей, на открытом же месте он оказывается подверженным воздействию окружающих его пагубных факторов. Эти мысли промелькнули в моем сознании, пока я разглядывал незнакомца из-под полей своей шляпы, предусмотрительно надвинутой на самые глаза, чтобы в них случайно не блеснул отраженный свет костра. Наивный парень, подумал я, в этом нет никаких сомнений, но что он может делать здесь, в самом центре пустыни?

Раз уж я взялся излагать вам эту историю, то, пожалуй, мне следовало бы описать внешность этого человека, что, на мой взгляд, было бы вполне естественным. К сожалению, и к собственному недоумению, я вынужден признать, что не способен это сделать с достаточной степенью уверенности, поскольку, как впоследствии, выяснилось, во всей нашей группе не нашлось двух людей, которые сошлись бы во мнении относительно того, что на нем было надето или как он выглядел. Вот и сейчас, когда я пытаюсь изложить собственные впечатления, они странным образом ускользают от меня. Поведать ту или иную историю может едва ли не каждый, ибо умение рассказчика присуще в той или иной степени любому человеку, однако талант описания чего-то или кого-то следует, скорее, рассматривать, как настоящий дар.

Ни один из нас не осмелился нарушить молчание, а потому незнакомец продолжал:

— В наше время эти места были не такими, как сейчас. Между Джилой и Заливом не было ни одного ранчо; в горах кое-где встречалась дичь, а вокруг изредка попадавшихся источников росла трава, позволявшая животным избежать голодной смерти.

Если бы нам повезло и мы не повстречали на своем пути индейцев, то наверняка бы смогли достичь цели. Однако за неделю нашего путешествия конечная цель экспедиции изменилась, утеряв свое прежнее разведывательное содержание и превратившись исключительно в борьбу за выживание. Мы слишком удалились от начальной точки нашего маршрута, чтобы возвращаться назад, а потому полагали, что то, что ждет нас впереди, ничуть не хуже того, что осталось за спиной. Поэтому мы продолжали пробираться вперед, передвигаясь в основном по ночам, дабы избежать встреч с индейцами, а заодно не подставлять себя под испепеляющие лучи солнца. Днем же мы, насколько нам это удавалось, где-нибудь прятались. Бывало и так, что, израсходовав все запасы вяленого мяса и осушив все фляжки, мы по нескольку дней шли, не имея крошки во рту и не сделав глотка воды; но потом неожиданный родник или просто неглубокая лужа, а если повезет, то и ручеек настолько восстанавливали наши силы, чувство здравого смысла, что мы даже оказывались способными подстрелить какое-нибудь дикое животное, также бродившее в поисках водопоя. Иногда это был медведь, иногда антилопа, койот, пума — ну, как говорится, что Бог пошлет. Для нас все было пищей.

Однажды утром, когда мы взбирались на гребень горы в поисках достаточно удобного перевала, на нас напала банда индейцев-апачей, которая стала преследовать нас по пятам вдоль ущелья. Зная, что они намного превосходят нас по численности не менее, чем десять к одному, — краснокожие не стали прибегать к своей излюбленной трусливой тактике и попросту набросились на нас, на полном скаку паля из ружей и громко крича. О том, чтобы вступать с ними в открытый бой, не могло быть речи. Мы подстегивали наших обессилевших животных до тех пор, покуда они могли ощущать под копытами твердую почву, а затем спешились и укрылись в густых зарослях, росших на склоне холма, оставив врагу все наше снаряжение. С винтовками мы, однако, не расстались, они были у каждого — Рамона Галлегоса, Уильяма Шоу, Джорджа Кента и Бэрри Дэвиса.

 — Все та же старая компашка, — проговорил один доморощенный юморист из нашей группы. Он был выходцем с Востока, незнакомым с правилами и обычаями культурной беседы. Жест неодобрения со стороны нашего капитана заставил его умолкнуть, после чего незнакомец продолжал свой рассказ.

— Дикари также спешились, и некоторые из них бросились в ущелье позади нас, чтобы отрезать нам возможный путь к отступлению, а заодно заставляя нас продолжать продвигаться дальше. К сожалению, густые заросли тянулись совсем недалеко, так что вскоре мы оказались на открытой местности, где на нас сразу же обрушился огонь дюжины винтовок. Однако апачи стреляли плохо, особенно когда спешили, и Богу было вольно сделать так, что никто из нас не пострадал.

Где-то метров через двадцать вдоль склона позади зарослей кустарника располагались отвесные скалы, в которых мы отыскали узенький проход. В него мы и протиснули наши тела, оказавшись в небольшой пещерке размером с комнату нашего дома. На некоторое время мы были спасены: любой человек, вооруженный многозарядной винтовкой, вполне мог оборонять вход в наше временное убежище, не допуская туда ни одного индейца. Но против голода и жажды мы были безоружны. Храбрости нам хватало как и прежде, однако о надеждах приходилось лишь вспоминать.

Ни