и отгородиться от опасности щитами и мечами, возобновила ход. Вот прошли конные десятки, утянулись под скалу пешие с щитами наперевес, поползли под вывесом телеги со скарбом, а стрелы из-за деревьев не летели, никто диким боевым кличем здешнюю тишину в клочья не рвал.

Проходя под камнем, Безрод покосился наверх. Желто-бурая скала, щерилась отрозубыми сколами, и вроде стоит себе смирнёхонько, и вроде полперестрела вверх до каменных клыков, а гнетёт что-то, к земле пригибает, только не на плечи — на глаза давит. И без того в горы забрались, ровно воротами от долины отгородились, так тут, внутри, ещё одна дверка обнаружилась, вон висит в воздухе по правую руку, ровно неработающая калитка от времени в землю вкопалась. Ага, поползла калиточка назад. Прошли. Скоро полперестрела ляжет между хвостом хода и скалой. Стюжень оглянулся, показал «от сердца отлегло», шумно выдохнул. Безрод усмехнулся.

Сзади, там, где каменная грибная шляпка соединялась с материнской скалой, посыпалась крошка, как это бывает, когда крупный валун «вздыхает и ворочается» в своём ложе. Сивый нахмурился, посерьёзнел, придержал Теньку на месте и свистнул, а когда коленце, запущенное человеческой змейкой по всей длине — люди поворачивали головы — дошла до Взмёта, подсотенный вскинул руку и остановил движение. Безрод приложил палец к губам, и знак так же скоро убежал к голове хода. Молчали все: всадники, поглаживая лошадей, успокаивали их и просили стоять ровно, не шевелясь и не переступая ногами. Опять посыпалась каменная крошка, и еле-еле, на самом пределе человеческого слуха прилетел треск, не тот ли самый, что слышал Взмёт? И вроде нет в камнях души, не поговоришь, ровно с задушевным другом, но Сивый нахмурился — будто рот у каменюки протрещился и прилетело сзади: «Ну наконец-то, голубчики. Я уже заждалась!» И точно обхватил кто-то липкими руками за плечи, прижал к себе, задышал смрадно в ухо, и аж в хребет отдалось голодное урчание пустого и алчного пуза.

Мать твою в перемать, в бабушку-прабабушку, как говаривает Перегуж! Безрод ещё раз оглушительно свистнул, рявкнул: «За мной!» и подхватив Доглядова буланку под уздцы, пустил Теньку в обраточку намётом. Взмёт будто знал, будто готов был, тут же повторил: «Назааад!» Гремя снаряжением обратно понеслись пешие, постепенно разгоняясь к каменной калиточке полетели конные десятки, «Телеги оставить!», — рявкнул Взмёт, заставляя возниц спрыгнуть и бежать к скальному вывесу, сломя голову.

Не успели. Затрещало так оглушительно, и показалось, будто воздух уплотнился настолько, что через ухо подбил колени людям, а там, где пролегала мнимая граница между материнской скалой и каменным вывесом, будто спружинило — камни с треском взлетели вверх, чисто выпущенные из пращи, и закладывая высокие, покатые дуги, словно карабкаются на невидимую горку, полетели вниз, на головы.

— Стоять! — срывая голос, рявкнул Сивый, и мало на дыбы не поднял Теньку.

«Калитка» пришла в движение, исполински содрогнулась, швыряясь во все стороны каменной крошкой — та крошка даже лошадиную голову сняла бы с могучей шеи к Злобожьей матери — и поползла вниз по наклонной скале, точно на салазках, а когда достигла тропы, земля вздыбилась и толкнула в ноги уже без всяких шуток. Глыбища, глубоко вгрызаясь и распахивая ущелье поперёк, собрала складками верхний плодородный слой с травой деревьями и кустами, точно старую овчинную верховку, подтащила к давнишнему обломку, своему старшему брату, и с разгону влепилась в «родича», запечатав мало-мальские щели грязью, песком, кустами и деревьями. Люди, раскрыв рты, с тоской в глазах следили за тем, как стремительно сужается просвет между двумя глыбами, а когда между молотом и наковальней попало дерево — могучая, толстенная сосна — и жалобно треснуло, замотав от бессилия верхушкой, рёв злости и отчаяния улетел в небо. Всё. Ещё клубилась повсюду пыль, ещё летали в воздухе листья, иголки и прочий невесомый сухостой, но скальные обломки соединились, наглухо запечатав проход на ту сторону долины.

Сивый огляделся. Двоим досталось от булыжников, исполинской силой выпертых в небо, точно из пращи, кое-кто так и сидел на земле, пара лошадей испугалась и понесла от скал куда-то в глубину ущелья. Безрод мрачно выглянул на Стюженя, и тот ответил безрадостным взглядом. Десятники, начали окликать своих людей. Подъехал Взмёт, кивком позвал отойти чуть подальше, и вдвоём они подошли вплотную к скалам, насколько это оказалось возможно.

— Как?

— Треск, — пояснил Сивый.

— Случайность?

— И никто не вернулся, — усмехнулся Безрод. — А со скал на ладью головы побросали.

Млеча аж перекосило.

— Как такое можно устроить?

— Не знаю. Но эта случайность очень дурно пахнет.

Взмёт огляделся, показал пальцем:

— Сможем выбраться, сможем! Скальный подъём полог, лес растёт, а там, где растут деревья, человек и подавно пройдёт. Подниматься всего-то на перестрел-полтора. Обогнём обломок чуть повыше скола, и мы в долине. Вот исполним поручение князя, а на обратном пути придётся напрячься.

— Боюсь, дело хуже некуда. Как со зрением?

— Не жалуюсь, а что?

— Гля, — Сивый показал. — Внимательно смотри. Солнце мешает, а ты смотри.

Млеч ладонью прикрыл глаза, прищурился, вгляделся. Солнце встало, бьёт в спину, горы залиты светом, как низинный луг весной, сама скала светла, что речной песок, и как… как можно разглядеть в яркий солнечный день на жёлто-буром камне сполохи цвета огня, расцветающие на валунах на мгновение-другое?

— Что это?

Сивый пожал плечами, кивнул на обвалившийся каменный навес.

— Там, за кромкой торец обломка. Высоко. Мы его не видим. Между материнской скалой и обломком есть узкий просвет. И там что-то блещет.

— Там ничто не может блистать, — млеч с широко раскрытыми глаза помотал головой. — Скала только-только отломилась!

— А оно есть и сверкает, — криво ухмыльнулся Безрод. — Рисуй боевые порядки. Готовь к обороне.

Глава 28

Сотня окопалась. Ровно посередине ущелья, за телегами и палыми брёвнами, что натаскали со склонов, за щитами и невыразимым желанием пережить этот день. Вполголоса недоумевали, почему не прижались к скале-повалке, да сами себе и отвечали: Потому что! В воеводах тоже не дураки ходят, наверное, знают что-то.

— А если ничего не будет?

— Обзовёшь меня трусом и плюнешь в рожу. Забыл, что ли?

Взмёт потемнел, свёл брови в полосу, набрал было в легкие воздуху, но Стюжень решительно поманил млеча и тот, закипающий, нехотя подошёл.

— Помнишь, что говорил ещё там в Сторожище?

— Ну.

— Баранки гну. Не бросайся на обманку. Сивый — твоя обманка. Ищи того, кто стоит в тени, да смеётся. А кто стоит в Безродовой тени, да над всеми нами гогочет, ты и так знаешь. И его хохот покруче твоего будет. Скажи, что нет.

Взмёт смотрел на ворожца, смотрел, да и хмыкнул, растягивая губы в улыбке.

— Прощения просить не буду. Пусть не ждёт. Всё моё пусть останется со мной, хорошее или плохое. Переживём этот поход — скатертью дорога! Впредь век бы не встречаться!

— Судьба мудрее всех нас вместе взятых. Как будет лучше, так и сделает.

Перестояли полдень и заполдень, попробовали вымерить высоту преграды и вышло, что если обходить с лошадьми, придётся хвостатых и гривастых верёвками подтягивать. Солнце весело покатилось по склону вниз, и в теснине, зажатой меж двумя горами, стремительно потемнело.

— Ого, — Догляд поежился, кутаясь в верховку. — Ты гляди, ночь упала, ровно яйца на противень разбили. Только сюда не желток пролился, и не белок, а чернок.

— Кто о чём, а вшивый о бане! Только что ведь вечеряли! — Стюжень восхищённо покачал головой.

— Ну и что? Кто попеть любит, а я поесть!

— Ты глаза подыми, остряк, — старик показал вверх. — Сколько того неба, меж горами? Горсть да ничего для меня одного. Откуда свету взяться?

Неоткуда. Догляд дурашливо развёл руками и состроил рожу. Нетути света. Зато вон первых звёзд набросали.

Сивый, не уводивший взгляда с гор, вдруг резко оглянулся, коротко свистнул и поманил Взмёта, благо тот находился на глазах, и когда млеч подошёл, молча показал на седловину чуть левее стана.

— А ведь заполдень со скального среза они исчезли. У нас гости.

Там, на самой вершине, меж древесных стволов замелькали огни, еле видные, пожалуй, даже незаметные, если не знать, куда смотреть и что искать, и Взмёт продал бы душу, что оттниры не просто спускались, а прятались за стволами, а те редкие и недолгие высверки в темноте, это нырок со светочем от от одного ствола за другой.

— Передать по цепи «тревога».

Тревожный шёпот