Поэтому я так и поступила. Подняв сжатую в кулак руку, я дала ему понюхать ее. И когда все прошло нормально, я раскрыла ладонь и осторожно погладила его по голове, а когда мы и с этим справились, я протянула руку дальше, погладив мягкую-мягкую шерстку на его ушах.

Потом он лизнул меня.

И я не смогла сдержать улыбки, несмотря на то что у меня раскалывалась голова и болело горло и я чувствовала себя полной кретинкой из-за того, что так попалась.

Иван ничего не сказал, когда я, вероятно, с улыбкой до ушей, очень долго и пристально смотрела на его собаку, но, в конце концов, через несколько секунд он очень спокойно и совершенно невозмутимо проговорил:

– Пристегнись. Я не хочу платить за тебя штраф.

Я еще раз посмотрела на его пса, Рассела, снова почесала его за ушами, а потом уселась в кресле и вытянула ремень. В тот самый момент, когда металлическая защелка встала на место, в фургоне опять раздалось то же самое тявканье, которое я слышала, когда садилась в машину, и Иван громко заворчал, трогаясь с места.

– Лейси, клянусь богом, не начинай, – бросил он через плечо.

Он уже ехал, когда я повернулась, чтобы взглянуть на второй ряд, и снова оказалась нос к носу с Расселом. А потом повернулась как следует и рассмотрела беспокойного пассажира. Разумеется, Рассел стоял в узком проходе между сиденьями, но, забившись в угол второго ряда… в розовой шлейке, продетой через ремень безопасности, сидела белая короткошерстная собачка с заостренными ушами и курносой мордочкой.

– Это что? – медленно начала я, ощущая себя как во сне, даже если это не было сном, я ничего не знала об Иване. Абсолютно ничего. Все, что, как мне казалось, я знаю, было поганой ложью, и я не понимала, как мне к этому относиться. – Это французский бульдог?

Мы уже ехали по дороге, направляясь к ближайшей автостраде, когда Иван кивнул, бросив взгляд в зеркало заднего вида.

– Да. Примадонна на заднем сиденье – это Лейси. Она наказана. Мне следовало бы оставить ее дома, но она не может находиться в машине ни с кем другим, кроме Расса, а сегодня – его день для прогулки.

Он только что сказал, что его собака наказана, верно?

О господи!

Я даже не находила в себе сил спросить у Ивана что-нибудь еще, так меня задела его вторая жизнь и его второе «я», о котором я не имела никакого представления, не подозревая в нем подобных качеств, несмотря на то, что тренировалась с этим человеком шесть дней в неделю. Но каким-то образом я взяла себя в руки.

– Почему она наказана? – практически шепотом спросила я.

– Она надерзила мне сегодня утром, приставала к своим сестрам, пыталась стащить еду, написала на одну из кроватей, потому что у нее проблемы, – объяснил он, словно это было совершенно естественно.

Я не знала, что сказать. Собака надерзила ему, приставала к своим сестрам, пыталась стащить еду и в отместку написала. Вот так-то. Поэтому я больше ничего не сказала. Потому что, черт побери, что я должна была бы сделать?

Я не знала этого мужчину. Я совсем не знала этого мужчину, и от этого мне стало дурно. Еще хуже, чем прежде.

Как я могла не знать, что у него есть собаки? И, кажется, много собак, потому что откуда тогда у Лейси сестры?

Проклятье. На самом деле я ничего не знала об Иване.

Но, может быть, не я одна. Разве возможно, чтобы девочки в раздевалке умолчали бы о его жеманной француженке, если бы знали о ее существовании. Черт, вероятно, его поклонники, знай они об этом, бросали бы ему по окончании программы игрушечных собачек.

Никто не знал. Не было ни единого шанса, чтобы кто-то знал.

Но вот он здесь.

Низкое, пронзительное, но в то же время тихое рычание заставило меня бросить взгляд через плечо на белое тельце на сиденье во втором ряду. Она даже не посмотрела на меня, поистине, казалось, что она пристально и сердито смотрит на спинку кресла, на котором сидел Иван. Но ей стягивала грудь розовая шлейка, закрепленная ремнем безопасности, который мешал мне рассмотреть ее.

И я была почти уверена, что на ней надет легкий розовый ошейник с искусственными бриллиантами. Во всяком случае, я подумала, что они искусственные.

Потом, понимая, что я не смогу промолчать, я взглянула на Ивана.

– На твоей собачке – ремень безопасности, – сказала я, словно это не он пристегнул ее к нему.

Он лишь чуть-чуть опустил подбородок, сосредоточенно смотря прямо перед собой.

– Она слишком активно ведет себя в машине. Она не понимает, что значит сидеть спокойно. – Он посмотрел на меня. – Как и одна моя знакомая.

Пропустив его замечание мимо ушей, я снова взглянула на собаку. Она по-прежнему рычала, глядя на кресло Ивана. Я ощущала исходящие от нее напряженность и волнение.

Хм.

– Мне не надо, чтобы она вылетела через ветровое стекло, если случится авария, – продолжил он, искоса поглядывая, как я украдкой рассматриваю его собаку. – Расс становится неспокойным только в том случае, если машину веду не я, – просто продолжал объяснять Иван. – Он – хороший мальчик.

После этого я посмотрела на Расса, который, как я подумала, вероятно, был коричневым лабрадором, но я была не совсем уверена. В этот момент он лежал на полу между сидений, положив голову на лапы. И стучал хвостом – бум-бум.

– Я не видел в вашем доме никаких следов собак, – ни с того ни с сего заметил Иван.

Сдвинувшись вперед, я отвернулась и посмотрела в ветровое стекло.

– Да. У мамы аллергия. – Потом, неожиданно для самой себя, я сказала: – Обычно собака была у моей сестры.

– Какой? Рыжей или Руби?

Я опять взглянула на него.

– У Руби, – ответила я. – Это была собака Аарона. Она умерла пару лет назад. – Я тогда плакала, но никогда никому не говорила об этом.

Иван неторопливо кивнул, как будто этим все было сказано.

– Она – самая младшая? – спросил он своим по-прежнему снобистским тоном.

– В нашей семье?

– Угу, – ответил он, лавируя в потоке машин.

– Нет. – Разве непонятно? – Я – самая младшая. Она на пять лет старше меня.

Он резко повернул голову и посмотрел на меня, словно говоря «ну ты и трепло».

– Она?

Я даже не обиделась.

– Да.

– Ты малютка? – спросил он, видимо очень удивившись.

– Почему ты так говоришь? С тобой я чувствую себя так, будто мне пора задуматься о доме престарелых или о чем-то в этом роде.

– Просто… – Продолжая вести машину, он наморщил нос и даже покачал головой. – Не знаю. – Взглянув на меня, он снова покачал головой.

Я понимала, что он имеет в виду. То, что обо мне говорила мама и все остальные. На вид я была моложе Руби, сохранившей детское личико, как и мама. Но в душе я была старой ворчливой бабусей.