class="p1">Грохнул сбоку выстрел, оратор повернулся на выстрел и начал медленно оседать, согнувшись пополам. Упал. Стрелок, один из комиссаров полка, передернул затвор винтовки, сказал:

– Гад, контра, кого вздумал костерить? Нашего вождя Красной армии?! И вообще, кончайте митинг! Расходи-ись!

Командующий Голиков и командир Даурского фронта Лазо, получив сведения от Макара и Евлампия, поспешно начали готовиться к отпору врага. В ночь на 20 июля начались кровопролитные бои. Дрались аргунцы, забайкальцы, красногвардейцы-железнодорожники, пришел на помощь своим кавалерийский отряд дедушки Каландарашвили. Бои продолжались круглые сутки. Красные не выдержали, белогвардейцы и чешский корпус Гады погнали их. Здесь преимущество было явное как в количестве оружия, так и в командном составе. У красных было мало военных спецов. Хотя здесь был генерал Таубе, по национальности немец, по убеждению правдолюбец, и полковник Новиков. Оба, позже пленённые, погибли в застенках белых. Несомненным преимуществом белых была четко налаженная разведка. Шпионы работали на железной дороге, в штабах, в военных учреждениях. Да и среди красных было немало таких, кто не прочь был в чем-то помочь белым. Например, на второй день боев показался бронепоезд белых, по нему из гаубиц 4,5-дюймовок было выпущено семьдесят снарядов, но ни один не достиг цели. Паника исключила всякую дисциплину. Катер «Волна», посланный для взрыва тоннеля на Толстом мысу, возвратился, разведка предупредила белых, и они не подпустили катер к месту взрыва. Позже было много разговоров об отважной разведчице Марусе, которая работала в тесном контакте с Устином Бережновым, хотя числилась в разведке красных. Запиской, брошенной в окно, она сумела предупредить белых, что взорван 39 тоннель – последний на Кругобайкальской железной дороге, что затруднило движение на ней почти на месяц. Маруся, столь яростно дравшаяся против белых, оказалась предательницей, и когда была разоблачена, то перед расстрелом спокойно сказала:

– Как вы не поймете? Я – дворянка. Кому, как не мне, защищать белых? Я не предательница. Я разведчица есаула Бережнова. Стреляйте! – И запела «Боже, царя храни!» Залп оборвал слова гимна.

Падали в вечность дни, уходили ночи. Всё падало. Советы всюду низвергались. Паника и анархия. Белочехи наступали. Им на помощь шел атаман Семенов. Анархист Пережогин ограбил Читинский банк и скрылся в Благовещенске, а затем ушел за кордон. Золото рубили шашками, обрубками расплачивались с извозчиками и кабатчиками.

28 августа на станции Урульга проходила последняя конференция большевистского правительства. Докладывал Сергей Лазо[59].

– Тревожное положение на западе, не менее тревожное оно и у нас. Чита пала. От Хилка до Могзона испорчен путь на пять дней. Это для нас передышка. За Карымской мы взорвали мосты, испортили телеграфные провода. Нам нет другого выхода, как распустить армию и перейти на партизанский способ войны.

В том же ключе выступил и Балябин:

– Мы понесли поражение, и очень серьезное. На это есть объективные причины: пятнадцать процентов наличного состава нашей армии стали уходить в отпуска, уходили и старшие года. Вопреки постановлению, по домам, к местам своего формирования уходили целые части, не говоря уже об отдельных лицах. Таким образом, когда началось наступление белочехов, у нас на фронте осталось мало бойцов, да и те были раскинуты на большом протяжении.

По данным нашей разведки, у Семенова четыре тысячи штыков и сабель, его банда составлена из бурят, хунхузов и казаков. Подпирают чехи, жмет Семенов, со дня на день жди японцев. Второй Аргунский полк отказался от службы, а четвертая сотня целиком ушла домой. Против Семенова, чтобы прикрыть наши части, была оставлена Куэнгинская сотня, но и эта ушла в сторону, не приняв боя. Решено ликвидировать Даурский фронт. Возможность сопротивления Семенову и белочехам исключена. Мы остались без артиллерии и броневиков. Армию распустить, организовать партизанскую войну. Фронтальную борьбу прекратить…

В таком же духе выступили и другие руководители армий.

Забайкалье было отдано Семенову, белочехи же довольствовались занятием Иркутска и других городов, помогли закрепиться Семенову в своем «поместье».

– Ну, Евлампий, а мы куда? Снова мы ничейные и снова не у дел. Давай драпать домой, там хоть люди свои, своя тайга. Здесь нас замурыжат. Хватит, навоевались под завязку. Пусть другие столь же повоюют. Так и тронем с молитвой да «Интернационалом», авось и пронесет нас нечистая сила. Богу не до нас. Пошли.

И пошли они, забросив котомки и винтовки за спину, пошагали по линии железной дороги. Долог еще их путь до дома, долог. Прошел слух, что сюда идут японцы, что атаман Колмыков уже осадил Хабаровск. Прошмыгнуть бы мимо мышатами.

– Должны прошмыгнуть.

– Прошмыгни, ежели Семенов объявил мобилизацию офицеров и солдат. Ежели нас в Иркутске подкупили правдой, то здесь будут брать штыками и плётками. Наш – то вставай в строй, а ежели красный – то иди на распыл. Да и другая сторона тем же занята.

– Чё же предлагаешь?

Макар молча снял винтовку, выдернул затвор, бросил винтовку на одну сторону насыпи, а затвор на другую.

– Ты тоже бросай, прикинемся мужичками, и баста. Надобно еще сменить шинелишки на рваные зипуны, и тогда наша взяла.

Не успели фронтовые друзья обменять шинели на зипуны, как нарвались на казачий разъезд. Были схвачены и отправлены на станцию Макавеево, где их без лишних слов бросили в «вагон смерти» – в тюрьму на колесах.

Но Макар не струсил. Он вошел в вагон, сел на лавку, по-хозяйски осмотрелся.

– Эко! Ране всё боле в теплушках езживал, а теперича в настоящем вагоне.

– Ты что, чокнутый! – удивился каратель. – Ить ты попал к самому Тирбаху. От него никто еще живым не уходил.

– Господи, Тирбах-Мирбах, да что, у нас нет русских палачей, что ли? – в сердцах то ли серьезно, то ли наигранно проговорил Макар. – В таком вагоне и поездить не грешно.

– Погоди, еще как запоёшь, Тирбах выбьет из тебя комиссарство.

– Что?

– Комиссарство, говорю.

– Тю, дурак, неужли нас приняли за комиссаров? Ну, дела… На фронте не убили, от красных ушли, а тут нас в комиссары. Разберутся, – спокойно говорил Макар, расстилая шинель на лавке.

– Ложись! – крикнул казак-охранник и первым упал на пол.

Макар только успел взглянуть на бронепоезд, что шел мимо эшелона, и тут же упал. Из бронепоезда взахлёб стучали пулеметы, пули прошивали вагоны, разили людей. Это забавлялся Тирбах.

Миновало. Поднялись. Макар спросил казака:

– Пошто он свое же добро портит? Окна побил, вас мог увечить. А? И откель ты узнал, что ложиться надо?

– Тирбах мимо всех поездов смерти таким манером проезжает. Вам что, вы живы остались. А в теплушках он навалил гору трупов, и никто их убирать не будет. А тут жара, передохнут все ваши.

– А кто