Что, однако, волновало Соренсона в настоящий момент — черт, не волновало, а шокировало, — так это информация и последовавшее за тем факсом досье на вторую жену Кортленда Жанин Клунз. На первый взгляд это казалось невероятным, он так и сказал Дру Лэтему по засекреченному номеру телефона несколько минут назад:

— Я не могу в это поверить!

— То же говорил и Витковски, пока не прочитал сводку из Чикаго. А потом он сказал кое-что еще, скорее прошептал. Так тихо прошептал, но так ясно: «Она — зонненкинд. Дитя Солнца».

— Ты знаешь, что это значит, Дру?

— Карин объяснила. Дикость какая-то, Уэс, бред сумасшедшего. Младенцев, детей рассылать по всему миру...

— Ты кое-что упустил, — прервал его Соренсон. — Избранных детей, чистых арийцев, к родителям, чей общий коэффициент умственного развития выше двухсот семидесяти, заметь!

— Вы знаете об этом?

— Их называли продуктами программы «Лебенсборн». Офицеры СС где только можно оплодотворяли белокурых и голубоглазых североевропейских женщин — тех, что жили поближе к границам Скандинавии с обеих сторон.

— Это же абсурд!

— Это Генрих Гиммлер, идея была его.

— И она сработала?

— Если верить послевоенным разведданным, то нет. Пришли к выводу, что от программы «Лебенсборн» отказались из-за транспортных проблем и еще потому, что для медицинских тестов требовалось слишком много времени.

— Витковски не верит, что от программы отказались. После продолжительного молчания Соренсон сказал:

— Я был уверен, что отказались. Теперь уверенности поубавилось.

— Что, по-вашему, мы должны сделать, я должен сделать?

— Храни спокойствие и молчание. Если нацисты узнают, что Крёгер жив, они двинутся напролом, лишь бы его найти. И учти, коль скоро удача отвернется от тебя, с нашей стороны никого не убьют.

— Вы мне словно сосульку бросили за шиворот, Уэс.

— "Воспоминание о днях минувших", если позволишь исковеркать цитату, — сказал Соренсон. — Дай знать антинейцам, что трофей у тебя.

— Господи, зачем?

—Потому что в данный момент я никому не доверяю и прикрываю все наши фланги. Делай, как я говорю. Перезвони мне через час или даже раньше и держи в курсе событий.

Однако для ветерана разведки, а теперь начальника отдела консульских операций произошло уже и так слишком много. Никто и никогда не нашел ни одного зонненкинда. Даже с когда-то подозреваемых детей полностью сняли обвинения и признали их невиновными благодаря официальным бумагам и совершенно американизированным любящим парам, которые взяли осиротевших детей к себе. А теперь, невзирая на судебное разбирательство, выплыла возможная кандидатура зонненкинда. Взрослая женщина, когда-то ребенок нацистской Германии, а теперь чрезвычайно соблазнительная особа, преуспевающий ученый, поймавшая в свои сети высокопоставленное лицо Госдепартамента. Это ли не программа для Детей Солнца в действии!

Соренсон поднял трубку и набрал номер частного телефона директора ФБР, порядочного человека, о котором Нокс Тэлбот сказал: «С ним все в порядке».

— Слушаю? — ответили на другом конце провода.

— Это Соренсон из отдела консульских операций. Я вам не помешал?

— По этому телефону? Нет конечно. Чем могу быть полезен?

— Буду с вами откровенен. Я превышаю полномочия, заступая на вашу территорию. Но у меня нет выбора.

— Такое иногда случается, — сказал директор ФБР. — Мы никогда не встречались, но Нокс Тэлбот говорит, что вы его друг. А это для меня сродни безупречной репутации. В чем нарушение?

— Вообще-то я еще не заступил за черту, но намерен это сделать, ибо не вижу иного выхода.

— Вы сказали, у вас нет выбора?

— Боюсь, что так. Но операция не должна выходить за рамки К.О.

— Зачем тогда вы обращаетесь ко мне? Не лучше ли действовать в одиночку?

— Это не тот случай. Мне нужен кратчайший путь к цели.

— Говорите, Уэс, так ведь вас зовет Нокс, верно? А я — Стив.

— Я знаю. Стивен Росбишн, воплощение правопорядка.

— Мои ребята тоже время от времени выходят за линию ворот. Я был белым судьей в Лос-Анджелесе, и мне просто повезло, потому что чернокожие посчитали меня справедливым. В чем просьба?

— У вас есть подразделение в округе Марион, в Иллинойсе?

— Уверен, что есть. С Иллинойсом у нас старые связи. В каком городе?

— Сентралия.

— Это близко. Что нужно сделать?

— Собрать данные о мастере и миссис Чарльз Шнейдер. Их, возможно, уже нет в живых, и адресом их я не располагаю, но думаю, они эмигрировали из Германии в начале или середине тридцатых годов.

— Не так уж много.

— Понимаю, но в контексте нашего расследования и учитывая нынешние времена в Бюро может оказаться досье на них.

— Если оно у нас есть, вы его получите. Так в чем же ваше превышение полномочий? Я недавно в этой должности, но нарушения не усматриваю.

— Тогда позвольте объяснить, Став. Я занимаюсь внутренними делами, а это ваша область, и не могу дать вам обоснования. В прежние времена Джон Гувер, этот пес цепной, потребовал бы его у меня или бросил бы трубку.

— Я не Гувер, черт его побери, да и ФБР сильно изменилось. Если мы не можем сотрудничать, в открытую или нет, чего мы добьемся?

— Ну, в наших уставах это вроде бы четко оговорено...

— Их больше чтут, когда нарушают, скажем так, — прервал его Росбишн. — Дайте мне ваш секретный номер факса. Все, что у нас есть, получите в течение часа.

— Большое спасибо, — сказал Соренсон. — И еще. Как вы и предлагали, с этого момента я буду действовать в одиночку.

— Что за чушь?

— Дождитесь, пока вас пригласят на слушание в конгрессе, и на вас уставятся шесть кислых физиономий, которым вы явно не нравитесь. Тогда поймете.

— Тогда я вернусь в свою юридическую фирму, и жить мне станет намного легче.

— Мне нравятся ваши перспективы. Став.

Соренсон дал директору ФБР секретный номер своего факса.

Через тридцать восемь минут факсимильный аппарат в кабинете шефа К.О. издал громкий сигнал. От ФБР поступило сообщение, уместившееся на одной странице. Уэсли Соренсон взял его и начал читать.

"Карл и Иоганна Шнейдер приехали в США 12 января 1940 года, эмигранты из Германии, имели родственников в Цицероне, штат Иллинойс, которые поручились за них, утверждая, что у молодого Шнейдёра есть определенные навыки, которые позволят ему легко найти работу в технической области оптометрии. Ему был 21 год, ей 19 лет. Свой отъезд из Германии они мотивировали тем, что дед Иоганна Шнейдер был евреем, и она подвергалась дискриминации со стороны Арийского министерства в Штутгарте.