результатов» — оставался неизменным[1785]. При этом они выражают недовольство в адрес правительства: дескать, не отстаивает их интересы, не окружает уважением. Вот, например, в Бельгии купцы — самое почётное амплуа, они там всему голова[1786]. Германский император Вильгельм II, постигший значение купеческого сословия, всячески прославляет его, а страна Шиллера, Гёте и Канта преобразилась в страну Сименсов и Круппов[1787]. Разумеется, русские «бизнесмены» не учитывали того, что промышленность в этих европейских странах развивалась при строгом соблюдении интересов потребителя, а от наших дельцов одинаково стонут и государство, и народ. Достаточно вспомнить их упорное нежелание принимать новое рабочее законодательство, разработанное правительством[1788]. Отечественному производителю напоминали: пока он не осознает, что помимо «него драгоценного» есть ещё и люди, заинтересованные в удешевлении товаров и в человеческих условиях труда, он никогда не поднимется до государственного уровня. Не займёт того положения, о котором грезит, «каким декорумом бы себя ни окружал, приглашая на свои собеседования учёные авторитеты…»[1789]

Собственно, иностранные инвестиции и привлекались для того, чтобы компенсировать купеческие наследственные изъяны. И эта жёсткая конкуренция вызывала вполне понятную тревогу у тех, кто привык извлекать из своего привилегированного положения наибольшие выгоды. Но не это главное. Правительство не очень-то верило в купеческие хозяйственные прорывы; оно рассчитывало, что присутствие зарубежного бизнеса приведёт к нарождению нового предпринимательского слоя. Формирующаяся буржуазия вступит в борьбу с теми, кто под сенью покровительства «широко расселись за столом русской промышленности и насыщаются с этого стола, полного яствами»[1790]. Эти новые предпринимательские кадры пестовались в орбите петербургских банков, которые одновременно были тесно связаны с международным финансовым рынком. Через них шли инвестиции в страну, они устанавливали контроль над целыми отраслями российской промышленности, что и дало повод говорить о подчинённости России западному капиталу в «утончённой форме», т. е. через банки[1791]. Реальная же цель состояла в оттеснении купеческих олигархов на вторые роли и дальше. Член Госсовета и совета Русско-Азиатского банка профессор Озеров, не скрывая, писал о надеждах на появление нового типа купца-промышленника на американский лад, адаптированного к мировому рынку, обладающего широким кругозором и большим размахом[1792]. Конечно, этот процесс протекал достаточно сложно: его оборотной стороной стало резкое усиление оппозиционности купечества и его деятельное участие в расшатывании государства. Один из думских борцов с царизмом высказал (будучи уже в эмиграции) такую мысль: «Не сумели её (купеческую верхушку. — А.П.) слить и влить в свою среду, разделить с ней руководящую роль. Она была мощным фактором революции, и на её деньги революция сделана»[1793].

Особенности российского купеческого стиля особенно ярко проявился в годы Первой мировой войны. Разумеется, патриотические призывы лились из уст деловой элиты Первопрестольной нескончаемым потоком. Сыновья и родственники купчиков облеклись в военные мундиры, и тем не менее «все до одного каким-то чудом оказались пристроенными к всевозможным организациям, все без исключения околачиваются в Москве… шатаются по ресторанам, выставкам, театрам…»[1794] Слышалось «бряцание денег», точно здесь «все всегда справляли чьи-то именины»[1795]. Как известно, купеческая элита в ходе начавшейся войны выступила с громкой патриотической инициативой по оказанию помощи армии в изготовлении всего необходимого для боевых действий. С большой помпой были созданы военно-промышленные комитеты, объединявшие различные предприятия. Об их вкладе в снабжение фронта сказано немало, равно как и о самоотверженных усилиях предпринимательских кругов. Однако запуск военно-промышленных комитетов менее всего был делом их непосредственных учредителей. Сегодня известно (в основном лишь специалистам), что реальное становление московского ВПК — это заслуга видного военного специалиста, генерала С.Н. Ванкова[1796]. Этот болгарин, давно находившийся на русской военной службе, применил хорошо знакомый ему французский опыт снабжения армии. Приехав летом 1915 года в Москву и наладив контакт с местным обществом заводчиков и фабрикантов, он фактически выступил организатором работы крупной промышленности в военных условиях[1797]. Характерно, что Банков всегда очень низко оценивал деловые способности русского купечества: «Оно пряталось в своих капиталах и входило в торговые дела, дающие 50–80 % выгоды»; в другие же проекты «никак нельзя было увлечь его, тем более если процент наживы был неизвестен, а пожалуй, и мал»[1798].

Справедливости ради подчеркнём: военные условия привели к тому, что купечество всё же начало входить в серьёзные технологические отрасли. Так, московские тузы учредили Российское общество коксовой промышленности и бензолового производства: в руководящих органах значились Н.А. Второв, И.А. Морозов, Н.И. Гучков, Н.М. Бардыгин, Г.А. Крестовников, Л.Л. Фролов и др.[1799] Правда, отнести это на счёт их тяги к новому было бы преувеличением. В это предприятие включили активы химической индустрии, налаженные руками немцев и конфискованные у них в ходе грянувшей войны. Освобождение купцов от прежней косности происходило в хорошо знакомых традициях — за чей-то счёт, будь то немцы или российская казна. К тому же охваченные патриотическим порывом, они ни на минуту не забывали о своих коммерческих интересах. Получая через систему ВПК различные заказы, выполняли их с готовностью, но лишь по завышенным расценкам. Имена промышленников, которые за год работы в военных условиях при тех же объёмах производства увеличили свой доход в 4–5 раз, известны. Например, московскому фабриканту Н.И. Прохорову нажитых на поставках фронту средств хватило для погашения банковских обязательств на 6 млн рублей, да кроме того была зафиксирована прибыль в 7 млн[1800]. Это стало возможным за счёт распределения заказов среди дружественных предприятий. Например, Московский ВПК покупал у одного из местных фабрикантов колючую проволоку по 12 рублей за пуд, а малый бизнес, предлагавший выполнить тот же объём работы по 6,5 рубля за пуд, заказа не получил[1801]. Только правительственный контроль над военно-промышленными комитетами хоть как-то помогал сдерживать аппетиты «лучших сынов родины».

Тема привлечения иностранных финансовых ресурсов получила в условиях советской действительности второе рождение. Вожаки новой народной власти, оказавшиеся волею судеб у руля, не мыслили хозяйственного оздоровления вне связей с западным капиталом. Поэтому к завершению Гражданской войны был сформирован партийно-государственный курс на привлечение зарубежных инвестиций в форме концессий. Конечно, на фоне лозунгов об исторической обречённости капиталистического строя это выглядело довольно странно, но общая неопределённость брала своё. Причём первым, кто публично и в полный голос заговорил о взаимодействии с Западом, стал Ленин. Этот сюжет хорошо освещён в литературе[1802], хотя одно важное обстоятельство нередко упускается из виду. Вождь рассчитывал на сотрудничество с иностранным капиталом, с зарубежными акционерами предприятий, находившихся на территории России. Этим бывшим собственникам предполагалось передать на