тысяч лет я шел своим путем, минуя каждый предательский изгиб и поворот, переступая через каждое искушение свернуть в сторону, и теперь, после столетий усилий, изучения, планирования и побед, они следуют за мной. А не наоборот. Свернуть с пути? Я сам прорубал этот путь через века человечества, через века войн, чумы, безумия, хаоса. Я и есть этот мой путь, а он, путь, – это я. Сворачивать некуда.

Пока он все это излагал, тень у его ног набухала темнотой, пульсируя в такт с его словами, и я вздрогнул от того, с каким видом он говорил, от его гордости за свои дела, ясности в глазах и абсолютной уверенности в голосе.

Именно так мог выглядеть Люцифер – прежде чем все полетело в тартарары.

Я по-прежнему стоял спиной к спине с Майклом и почувствовал, как его плечи ссутулились от разочарования. Но когда он снова вознес над головой меч, в его голосе не было раскаяния или слабости.

– Что бы ты там ни делал, служа Падшим, сейчас ты стоишь перед Амораккиусом в одиночестве. Мне действительно жаль твою душу, брат, – но на этот раз ты ответишь за все.

– В одиночестве, – промурлыкал Никодимус. – Думаешь, я один?

Он одарил нас голодной акульей улыбкой, и мой желудок отправился в свободное падение.

Присевший за мраморной глыбой геносква улыбнулся тоже, и уже от одного этого можно было сойти с ума, но тут над впалыми буркалами чудовища открылась еще одна пара горящих зеленых глаз, а по центру лба возник вращающийся призрачный символ. Это уже был реальный кошмар. Из черепа геносквы вылезли закрученные бараньи рога, и огромное создание начало распухать, набирая вес; клочковатый мех стал гуще, на теле выросла дополнительная пара конечностей. Спустя пару ударов сердца на месте геносквы стоял колоссальный монстр, напоминавший гигантского пещерного медведя с несколькими ногами, глазами и рогами.

– Урсиэль, – выдохнул я. Падший ангел такой нечеловеческой силы, что, когда он появлялся в последний раз, потребовались все три Рыцаря Креста, чтобы справиться с ним. И сейчас он обитал не в тщедушном теле безумного золотоискателя. – Вот дерьмо!

– Это еще цветочки, – послышался новый голос.

Я повернулся и увидел Ханну Эшер, сходящую по ступеням. Она сбросила рюкзаки и шагала с ленивой, вызывающей чувственностью. Ступив на арену, она раскинула руки над головой, и ее одежда… растворилась, как дым, превратившись в облегающий пурпурный туман, который спиралями вился вокруг ее тела, не скрывая, но подчеркивая его грациозные очертания, хотя и скрывая самые интимные места, как скрывает их веер стриптизерши. Она улыбнулась, и вторая пара пылающих пурпурных глаз открылась над ее собственными, а на лбу возник сияющий символ, который чем-то напоминал песочные часы.

Я знал этот символ.

Годами носил его на себе.

– Ласкиэль, – прошептал я.

– Привет, милый, – произнесла она низким, игривым голосом, отличавшимся от голоса Ханны Эшер. – Ты даже не представляешь, как сильно я скучала по тебе.

Я откинул голову назад и сказал Майклу:

– Нам с тобой определенно следует обсудить с церковью, что значит выражение «сохранность гарантируем».

Майкл едва заметно нахмурился, давая понять, что сейчас неподходящий момент для шуток.

Ласкиэль мелодично рассмеялась; этот звук услаждал слух.

– О Гарри, – сказала она, – неужели ты думаешь, что можно завернуть порочность в миленький чистенький носовой платочек и запереть в ящик? Конечно нет. Смертные не в состоянии сдержать силы, подобные нам, любимый. Мы – часть вас.

Майкл в свою очередь тоже откинул назад голову и спросил:

– Любимый?

Я дернул плечом и ответил:

– Все сложно.

– О Господи!

Я повернулся к Ласкиэли и сказал:

– Ханна, послушай опытного человека: не делай этого.

Человеческие глаза Эшер прищурились.

– Ну конечно, – отозвалась она собственным голосом. – Наезженная дорога так удобна, удобнее не бывает. Стражи Белого Совета пытались уничтожить меня почти всю мою взрослую жизнь, потому что, когда мне было семнадцать, я оказала сопротивление трем мужикам, которые хотели меня изнасиловать.

– Я их не защищаю, – возразил я. – Но ты убивала людей с помощью магии, Ханна. Ты нарушила Первый закон.

– А ты – нет! – огрызнулась она. – Лицемер!

– Погоди, погоди! Постой! У нас с Ласкиэлью есть что вспомнить, но даже если мы на разных сторонах закона, лично с тобой я не ссорился.

– Черта с два, – ответила она. – После нескольких лет, когда я была в бегах, я связалась с Братством Святого Жиля. Помнишь их? Парней, сражавшихся с Красной Коллегией? Они обучили меня, дали убежище. Черт возьми, я шесть лет прожила в Белизе. У меня была жизнь. Друзья. Я даже боролась за правое дело.

– Отлично, – откликнулся я, пытаясь скрыть недоумение. – И при чем тут я?

– При всем! – взвизгнула она, и окутывавший ее пурпурный туман зловеще вспыхнул.

Я непроизвольно сглотнул.

– Уничтожив Красных, ты заодно уничтожил почти все Братство! Все, кто был вампирами больше пары десятков лет, просто высохли у нас на глазах! Люди, которые мне доверяли. Уважали меня. Мои друзья. – Она покачала головой. – Готова биться об заклад, что ты, сукин сын, даже не подумал о них! Я права?

– Если бы я знал, что такое случится, все равно бы это сделал, – сказал я. Иначе Мэгги не пережила бы ту ночь.

– После этого мой мир рухнул, – выпалила Эшер. – Финансы, координация, связи – ничего не стало. Я оказалась на улице. Если бы меня не нашел Вязальщик… – Она тряхнула головой.

– Ну да, Вязальщик и его правило номер один, – кивнул я. – Он понятия не имеет, что ты сделала, верно?

– Никодимус, Ласкиэль и все динарианцы относились ко мне с уважением, – ответила она гневно. – Говорили со мной. Доверяли мне. Работали вместе. Помогли мне разбогатеть. Когда одна сторона относится к тебе как к унылому психу и затравленному зверю, а другая – как к равному, выбор очевиден.

С этим трудно было поспорить. Но я попытался.

– Однако это не значит, что нужно во всем следовать его указаниям, – заявил я.

Она хрипло рассмеялась.

– Но я хочу это сделать. Я предвкушала это. Всякий раз, когда ты смотрел на меня, заигрывал со мной, говорил.

– Как и я, – произнесли те же губы голосом Ласкиэли. – Никто никогда не отвергал меня, Гарри. Ни разу. А ведь ты мне нравился.

– У нас бы ничего не вышло, детка, – сказал я.

– Может быть, – ответила она. – А может, и нет. В любом случае имей в виду, что у меня очень четкое представление о том, что означают слова: «На небесах нет ярости сильнее, чем обратившаяся в ненависть любовь, в аду нет фурии страшнее, чем женщина, которую отвергли»[17].

Ах вот о чем пыталось предупредить меня мое подсознание. Передо мной