и считал минуты до рассвета.

Под утро ему удалось почти насильно вытащить Лёшку из дома болвановской родни и заставить повернуть к табору. Друг упирался, ругался, шатался, дважды засыпал прямо на ходу и падал на землю. К огромному облегчению Семёна, им навстречу не попалось ни одного милиционера.

– Ну, подожди, морэ… Ну, дай только до табора дойти, я тебе так морду набью – живого места не оставлю! Хоть потом до смерти обижайся! – сквозь зубы обещал он Лёшке. Тот в ответ оттолкнул друга, решительно повалился под какие-то замшелые ворота – и намертво уснул. Семён с минуту тщетно пытался его растолкать. Затем выматерился от души, сплюнул, сел рядом, прислонился спиной к холодной, сырой от росы стене – и через минуту храпел тоже.

Он проснулся лишь через три часа, когда солнце стояло уже высоко над городом, а Москва шумела деловито и весело. Мимо бежал народ. Семён вскочил.

– Лёшка! Вставай, чтоб ты подох! День уже! Давно на стройке надо быть! Только милиции нам не хватало! Бумаг-то как не было, так и нет!

Было очевидно, что на стройке сегодня Лёшке не бывать и нужно как-то дотащить его до табора и бросить там отсыпаться. Ругаясь страшными словами, Семён поволок друга прочь от шумных улиц.

Впереди уже мелькали таборные палатки. Дорога была пустынной, белой от зноя. И, чем ближе Семён подходил к знакомым шатрам, тем сильнее поднималось в нём беспокойство. Что-то, хоть убей, было не так в этом полуденном, душном безмолвии. Табор словно вымер. Между шатрами не возились старики, не играли у реки дети, не лаяли собаки. Тишина стояла мёртвая. Острый холодок зацарапал спину. Семён прибавил шагу.

– Дэвла, да что ж это… – оторопело пробормотал он, останавливаясь на обочине. Табор был совершенно пуст. Ни один человек не вышел им навстречу. Семён заглянул в свою палатку. Все подушки, все перины были на своих местах. Но зеркало Мери лежало разбитым, и потёртый половик был усеян серебристыми осколками. Машинально Семён сунул руку в мешок, где обычно жена прятала свои украшения. Знакомого тяжёлого узелка не было.

Он вылетел из палатки.

– Лёшка! Ты где?

Друг выглянул из своего шатра. Его перепуганная физиономия была почти трезвой.

– Никого… – шёпотом сказал он. – Всё лежит – а людей нет! Дэвлалэ, Сенька… Это что же?.. Где наши-то все?! Мулэ[82] их, что ли, увели?! Там, в овражке, кладбище брошенное… Говорил – нельзя тут вставать!

– Тьфу, дурак… – бессильно выругался Семён, оглядываясь по сторонам. – «Мулэ»… Живых бояться надо!

Они стояли вдвоём посреди вымершего табора, растерянно глядя то друг на друга, то на опустевшие палатки. Сверху палило белое июньское солнце. Стрекотали кузнечики. Самозабвенно, ликующе заливался в небе жаворонок. А потом Лёшка, схватившись за голову, рухнул на землю и тихо завыл сквозь стиснутые зубы. Семён, кинув на него яростный взгляд, быстрыми шагами пошёл за палатки.

Через минуту оттуда послышался крик:

– Морэ! Иди сюда! Вот тут они уходили! Сюда! Смотри!

Вдвоём цыгане побежали про притоптанной, измятой траве к дороге, ведущей к железнодорожным путям.

Полустанок был пуст. На косогоре, похожие на лохматые комки грязной шерсти, сидели таборные псы. Семён свистнул – и собаки, вскочив, с радостным лаем кинулись к нему, завертелись у ног. Он машинально погладил одну, другую, поднял глаза – и вздрогнул. В двух шагах, на рябине с едва завязавшимися, зелёными гроздьями ягод пламенел красный шёлковый платок Мери. Семён протянул руку, чтобы снять его – и не смог. К горлу подступил ком.

– Вот, значит, как… – испуганно бормотал рядом, переминаясь с ноги на ногу, Лёшка. – Заарестовали их всех… и увезли! Ночью, видать… Дэвлалэ… Дэвлушка, что ж делать-то теперь? Да как же так-то, морэ? Баб-то… детей… Да за что ж это?! Ведь работали мы!

– Замолчи, – хрипло сказал, не поднимая головы, Семён. – Замолчи, ради бога.

– Сенька! – Лёшка зажмурился. – Это ж… У меня же Аська там! И твои все…

– Только сейчас до тебя дошло, дурак?! – сорвавшись, заорал Семён. – Через тебя всё, сукин сын! Если бы не ты! Не морда твоя пьяная!.. Всю ночь на тебя, гада, убил, а тут… моих… без меня!!! Ей-богу, я тебя сейчас просто!..

Лёшка, зажмурившись, молча опустил голову. С огромным трудом взяв себя в руки, Семён отвернулся от него. С минуту думал, сжав кулаки и зло уставившись на рябину. Затем, не глядя на друга, вполголоса велел:

– Пошли к гаджам. Кто-то ведь здесь живёт, кто-то видел… Расспросим, узнаем.

– А… потом? – робко, не поднимая глаз, спросил Лёшка.

– А потом – за ними! По рельсам! Как придётся! Да уйди ж ты с дороги, сволочь! – Семён оттолкнул друга и быстро, почти бегом, зашагал к деревянным станционным домикам. Лёшка судорожно сглотнул – и, споткнувшись, бросился следом.

Примечания

1

ТОЗ – товарищество по совместной обработке земли. Форма коллективного хозяйства, предполагающая добровольное обобществление земли и труда при сохранении личной собственности на средства производства.

2

От «гадже» – нецыгане

3

ребята

4

Кастрюльщики – насмешливое прозвище «котляров» – румынских цыган (самоназв. – кэлдэраря), занимающихся изготовлением медной посуды.

5

друг

6

Пхэнори – сестрица

7

Жердь для шатра

8

Мы едем, мы глядим,

Мы курицу крадём,

Курица жирная, как корова,

Да с большой задницей…

9

Суп из щавеля

10

Пройди

11

Бей

12

Вставайте! Просыпайтесь! Скорее, цыгане, – солдаты! Солдаты пришли! Начальники пришли, вставайте все!

13

Сенька, поговори с солдатами. Что им нужно от нас?

14

Им нужны наши кони и мы все.

15

Лоло, что нам делать? Плакать, кричать? Или руками, зубами солдат рвать?

16

Перестаньте

17

Сенька, что делать? Пропали мы?

18

Заткнись, дурак

19

Ребята, заберите его прочь скорее!

20

Ляля, но он же ночью придёт, он работает, я же тебе говорила…

21

Ничего, я подожду.

22

Вы, цыгане