Рядом громко заплакала Сима. Ибриш отошёл к ней, вполголоса, успокаивающе заговорил что-то. Матвей тихо, страшно выругался сквозь стиснутые зубы:

– Да мать же вашу так, сзаду да посуху… Убьёт меня Егорыч теперь!

Рядом с ним, испуганная, непривычно молчаливая, бежала Машка. За плечом её висела Светланина гитара, а в руках девушка держала туфли.

– Мотька… Ну что ты так ругаешься? Нам же всё сейчас объяснят… Ну не может же быть, чтобы… Светка же сказала: документы проверят – и всё!

Матвей сумрачно посмотрел на неё. Открыл было рот, – но, так ничего и не сказав, махнул рукой и отвернулся. Поравнявшись с плачущей Симой, наклонился, молча подхватил на руки одного из её маленьких сыновей, посадил его себе на плечи и зашагал дальше. Поле светлело, искрилось в рассветных лучах бликами росы. Туман уползал к реке. В безоблачном, умытом небе высоко-высоко чертили ласточки и беспечно заливались жаворонки.

Эпилог

– Да ты будешь идти или нет?! Сукин сын! Сейчас в морду закачу! До ночи с тобой возиться?! Навязался мне на шею, паразит…

– Да пожди ты… Сенька… Башка болит… Ой-й, дэвла-а-а, божечка мой, да за что ж такая каторга…

– За то, что мозгов нет! Полдня из-за тебя псу под хвост… Давно бы работали уже! Наши, небось, с самого ранья пашут, я я тут с тобой!..

Стоял полдень, и от густой жары нечем было дышать. В воздухе пахло мёдом. Вовсю цвёл клевер, и золотистая пыльца облаком висела над лугом. Но Семён не замечал всей этой красоты. Все моральные силы уходили на то, чтобы не совершить преступления и не задушить тащившегося следом за ним Лёшку.

С того дня, как они увидели в вагоне отбывающую на гастроли Калинку, Лёшка совсем упал духом. Днём он ещё держался, молча работал вместе с другими цыганами на стройке, грузил на подводы кирпичи и доски, не поднимая глаз, орудовал лопатой. Но по вечерам уходил куда-то один, возвращался в табор пьяным, наутро мучился похмельем, кое-как вставал, тащился вместе с другими на работу. Дважды пропадал на несколько дней, возвращался без денег, чёрный и злой. Разговаривать ни с кем не хотел, орал на Аську, отбирал у неё «напрошенные» копейки. Несколько раз, пьяным, пытался побить дочь, и остановить его смог только Семён. Аська, впрочем, не обижалась, тихонько плакала, объясняла: «Это тоска всё у него… Не обижайтесь, ромалэ!»

– Сопьётся этак Лёшка у нас ещё до осени, – мрачно обещал Семён жене. – Что я с ним могу поделать? Не дитё ведь, взрослый мужик! Может, ты с ним ещё раз потолкуешь? Тебя он слушает вроде…

Мери только беспомощно пожимала плечами. Она уже не один раз обещала Лёшке:

«Да вернётся осенью твоя Калинка, золотой! Покочует по своим гастролям – и вернётся с другими вместе! У них же тут и театр, и дома, и семьи…»

«Не, Меришка! – горестно возражал Лёшка. – За ней мне надо ехать, вот что!»

«Глупости, морэ! – сердилась Мери. – Ну, допустим, поедешь ты! Хорошо, если доберёшься один, без табора, не заарестуют тебя по дороге! Ну, придёшь в Оренбурге в театр! А тебе скажут – уехали, дорогой, твои цыгане, уж месяц как уехали, и невесть куда! Они же не всё лето в том Оренбурге сидеть будут! Они потом в Пензу поедут, в Тифлис, ещё куда-то! Я же узнавала! У них же всё, как в таборе: заработал – и дальше! А вернутся-то зимовать – всё равно сюда, в Москву!»

«Калинка себе мужа нового возьмёт! – с мучительной тоской предрекал Лёшка. – А может статься, и уже…»

«Не возьмёт, ни за что не возьмёт! – в сотый раз возражала Мери. – Потерпи, брильянтовый! Ну что тут до осени осталось? Вовсе чуточка! Воротится твоя Калинка, встретишь её здесь. Поговорите. Всё ей скажешь, что сказать хотел. И не будет там никакого мужа, клянусь тебе! Коли уж за три года она замуж не вышла, так и сейчас не выйдет! На что ей муж, дэвлалэ?! Много в вас радости-то, сам знаешь…»

Уговоры не имели никакого результата. Возможно, потому, что в глубине души Мери сама не верила в свои слова.

– Что толку, Сенька? – тихо говорила она мужу, глядя на то, как пьяный Лёшка, шатаясь и бормоча себе под нос что-то угрожающее, бредёт к своему шатру. – Ну, вернётся театр… Ну, приедет с ними эта Калинка… Не пойдёт ведь она к нему назад!

– Почём ты знаешь? Вдруг пойдёт?

– Да с чего бы? – грустно вздыхала Мери. – Как бы она там и впрямь замуж не вышла…

– Тогда с Лёшкой вовсе сладу не будет, – уверенно и зло обещал Семён. – Тьфу, бабы… Все беды от вас! Живёте с нами – плохо, сбегаете – ещё хуже!

Мери только тихонько вздыхала.

Неделю назад Лёшка снова пропал из табора. На стройке он не появлялся тоже. Взволнованная Аська сначала терпеливо ждала отца. Потом начала плакать. Глядя на неё, забеспокоилась и Мери. Вечером она уже трясла мужа:

– Ты знаешь, где Лёшка наш? Вон сколько дней уже нет! Не дай бог, случилось что!

– Да что ему сделается, дураку… Пьёт где-нибудь!

– Хорошо, если так! А вдруг арестовали? А вдруг зарезали?!

– И что я тебе тогда поделаю?

– Как что? Искать надо! Ты же знаешь, где он пьёт! Сколько раз ты его приводил! Сходи за ним!

– Тьфу! Искать его ещё! Другого дела мне нет! – рассвирепел Семён. – Посмотри, как наши мужики уламываются! Приходят – с ног валятся! Когда же мне ещё по городу тут бегать… без документов! Вперёд Лёшки твоего арестуют!

Тем не менее, вечером следующего дня, закончив работу, Семён отправился на поиски.

Найти Лёшку большого труда не стоило: друг обнаружился в своём любимом месте, в грязных переулках Болвановки, у знакомых цыган-лошадников, пьяным насмерть. Не желая ссориться с болвановскими, Семён принял предложение посидеть со всеми и выпить водки, но напиваться не стал и сразу после полуночи принялся уговаривать друга вернуться в табор.

Не тут-то было! Лёшка и слышать ничего не хотел. Его тянуло то в слёзы, то в матерную ругань, он проклинал и свою, и Калинкину родню, страшными словами ругал вторую жену и себя самого, пьяно хлюпал носом, сожалея об Аське, которую недавно «побил ни за что», уверял друга, что утопится, и тут же звал его идти по рельсам в этот растреклятый Оренбург, «потому что жена Калинка мне, или нет?!» Семён, понимая, что Лёшке попала под хвост шлея и сейчас с ним лучше не спорить, благоразумно помалкивал