Пристальный взгляд. Ячмень на левом веке, заметный при безжалостном зимнем свете.

— Два месяца — это больше, чем шесть недель. Он не сразу понял, при чем тут шесть недель.

— Ну, да. Отлично! Только… Тебе действительно хочется? Я хочу сказать, со мной.

— Важнее, хочешь ли ты со мной.

— Конечно! Конечно, хочу. Я тебя люблю. Это очевидно. Но надо ли все начинать снова? Честно говоря, меня мысль об этом пугает. Разве мы не заплатили долг обществу? Мне и так стоило слишком большого труда с этим покончить.

Он боялся, что она его высмеет, но она вместо этого серьезно кивнула. Она была не сплошной блондинкой, как Би, — в ее волосах встречались разные оттенки — медовый, пепельный, дубовый, даже янтарный. Она вскинула голову. Пайт заметил у нее под носом простудную лихорадку.

— Ты меня боишься?

— Не тебя. Я боюсь, что теперь это было бы ошибкой.

— В таком случае, ступай. Уезжай, Пайт. Я очень тебе благодарна. Все было прекрасно.

— Не надо быть такой суровой. — Он ждал, что она заплачет, и почувствовал, что у него самого глаза на мокром месте. Сцену следовало доиграть до конца.

Ее героиня отличалась надменностью.

— Понятия не имею, как должна себя вести отвергнутая любовница. В Радклиффе этому не учат. Возможно, я не попала на соответствующие курсы. Надеюсь, в следующий раз у меня получится лучше.

— Не надо! — взмолился он. Ее сухие глаза метали опасные молнии.

— Что не надо? Просишь не закатывать сцену? Вести себя смирно? Бедный маленький трудяга не сделал ничего особенного: подумаешь, пришел, стянул с женщины трусы, влюбил ее в себя! Не надо его смущать, не надо создавать деточке лишних проблем. Я и не собираюсь, Пайт. Ступай себе, и дело с концом. Возвращайся к Би, к Джорджине, к Анджеле. Мне-то что?

Ее глаза оставались сухими, и он был обязан что-то придумать, чтобы она не уничтожила его своим сухим, ледяным взглядом.

— Может, полежим вместе? — предложил он.

— О!.. — пробормотала она и как будто подалась к нему, но свитер и длинная ночная рубашка остались на месте; все, что было на кухне — плита, раковина, окна — сохраняло невозмутимость судей. — Еще одна попытка, в качестве уступки мне? Не надо, я не такая дура.

Но глаза уже не были такими негодующим: у него получилось довести ее до слез. Он обратился к ней голосом сострадательного мудреца, способным пронзить темноту, окутывающую их обоих:

— Хочу помассировать тебе спину и послушать про твоего ребенка.

Она вытерла глаза.

— Наверное, ты правильно говоришь про нас с тобой. Просто я не желаю знать, что на самом деле происходит.

Теперь он знал, что уже через час сможет со спокойной совестью удалиться.

— Пойдем наверх? — предложил он. — В такой холод лучше укрыться.

— Придется оставить открытой дверь, чтобы было слышно ребенка. Он спит в детской.

Пайт за нее порадовался: забота о ребенке поможет ей пережить расставание с ним.

Наверху оказалось еще холоднее, чем внизу. Она легла в своей шерстяной ночной рубашке, он не снял нижнее белье. Он долго гладил ее по шелковой спине и как будто усыпил, но стоило ему прерваться — и она перевернулась, запустила руку ему в трусы и спросила, словно у него существовали варианты ответа:

— Хочешь?

— Ужасно.

— Только аккуратно.

Деторождение покончило с былой девственной теснотой. Он хотел поцеловать ее грудь, хотя запах кислого молока не вызывал у него восторга, но она оттолкнула его голову — видимо, не хотела обделять ребенка. Ее длинное тело под ним было дружелюбным, но каким-то негибким, почти мужским. Он почему-то начал представлять себе древесину, паркетное пространство, ждущее циклевочной машины, стыки, сдобренные маслом, — твердые и одновременно податливые, как и положено дереву, сохраняющему видимость жизни.

На кровать что-то обрушилось. У Пайта сердце ушло в пятки, Фокси улыбнулась. Это был кот Коттон. Он с урчанием расположился поверх одеяла в углублении между раскинутыми в стороны ногами любовников.

— Теперь вас у меня двое, — сказала Фокси тихо, но страх уже сыграл с Пайтом злую шутку. Ему вспомнилась их с Галлахером контора на Хоуп-стрит, дом в колониальном стиле на Нанс-Бей-род, его собственный пикап, дерзко оставленный перед самым домом Уитменов. Он понял, что должен поторопиться.

— У тебя получится?

— Вряд ли. И так слишком много переживаний.

— Тогда я тебя не жду?

Она молча кивнула, и ему хватило нескольких удалых рывков, чтобы со всем этим покончить, пронзить ее, повергнуть в дрожь, которой она всегда встречала его оргазм и которую он сперва ошибочно принимал за оргазм у нее. С похотью было покончено. Он увидел у нее в глазах два квадратных отражения неба.

— Так быстро?

— Знаю, любовник из меня ни к черту. Все, мне пора.

Он быстро оделся, избегая разговора, хотя она заслуживала объяснений. Он подумал: удачно, что последний раз не доставил ей радости. Теперь он понимал, что ее неспособность достигать оргазма всегда была проявлением алчности. В тот момент, когда он осторожно приоткрыл дверь за сиреневым кустом, из детской донесся детский плач.

Снаружи было тихо, как в новом доме, из которого ушли строители, но где еще нет жильцов и не включено отопление. Темные заиндевевшие заросли по пути к дому Литтл-Смитов не реагировали на ветер и походили на изморозь на стеклах, дорога, протянувшаяся вдоль пляжа, пустовала. Пайт увидел всего одну чайку и услышал одинокий звук — плач Фокси. Он вцепился в руль, развернулся и покатил к центру Тарбокса. Сквозь голые ветви деревьев виднелся золотой петушок на церковном шпиле. В кабине стало тепло, и он даже начал насвистывать, вторя радио. Он ликовал, что снова ушел невредимым.

В тот день он открыл в себе залежи жестокости и вскоре нашел им применение — поколотил Би на очередном свидании. Она стояла над ним на четвереньках, похожая на кормящую самку, с болтающимися грудями, и он, словно желая подвести громкий итог своему счастью, нанес несколько хлопков по ее ягодицам, по дряблым бокам, потом подмял под себя и довольно сильно, рискуя оставить синяк, ударил по липу. Видя ее недоверчивый взгляд, он ударил ее еще раз, чтобы искоренить всякое сомнение и тверже обосноваться на новом рубеже. Он уже исчерпал все варианты поз, эксплуатируя ее пассивность; побои отвлекающе подействовали на его член, и он решил, что нашел новый способ растянуть время, обычно непродолжительное, предшествующее семяизвержению.

Левый глаз Би прищурился в ожидании третьего удара, когда же его не последовало, расширился от удивления и признательности.

— Роджер тоже так себя ведет.

— Говорят, что да.

— Я думала, это потому, что он не может заниматься любовью нормально: иначе я его не возбуждаю. Но ты не такой…