— Это потому, что ты живешь в деревянном доме. Как все мы.

— Он любит украшать елку настоящими свечами, как делали его родители, бабушки с дедушками и так далее. Он ужасный консерватор. — Ее лицо в этом сиянии, вызывающем клаустрофобию, было серьезным, некрасивым, испуганным. Лоб был так натянут заколками в волосах, что лоснился. В доме родителей Пайта висели репродукции голландских картин, на которых у девушек так же сияли лбы.

— Кстати, о твоем доме…

Ненси вернулась и схватила отца за палец липкой от леденца рукой.

— Папа, идем смотреть с нами.

— Сейчас, детка.

— Нет, идем! Руги надо мной смеется и ничего не дает сказать. — Ее личико, круглое, как печенье, было усыпано веснушками.

— Сейчас приду, — заверил он ее. — А ты пока ступай, передай Руги, что я не разрешаю ей корчить из себя главную. Пусть каждая выберет для мамочки свой подарок. Например, красивые кухонные полотенца.

Ненси нехотя подчинилась и поплелась обратно к сестре.

— Бедная малютка! — сказала Би. — Ей давно пора спать. Все-таки Рождество — жестокий праздник.

Бездетная Би не имела понятия о воспитании, поэтому ее взгляд светился восхищением: до чего Пайт терпеливый отец! На самом деле он отказался пойти утомленному ребенку навстречу.

— Ты начал говорить о моем доме… — напомнила она ему.

— Да! — спохватился Пайт и почувствовал, что краснеет, становится багровым, как рак, в этой пластмассовой бане. — Я подумал, что надо бы заглянуть к вам как-нибудь утром или после обеда, посмотреть, в каком состоянии ремонт, который я сделал четыре года назад. Ты не будешь возражать? Надо взглянуть, не дал ли дом осадку. У вас не трескается штукатурка?

Она смотрела, не отрываясь, на крыло его носа, словно там обнаружилось какое-то завораживающее несовершенство.

— Я не заметила трещин, но ты всегда можешь зайти и проверить сам, медленно ответила она.

— Тебе это понравилось бы?

Лицо Би с веками без ресниц стало еще больше похоже на лицо ребенка, заболевшего рождественской покупательской лихорадкой, но не способного сделать выбор.

— Раньше ты бы не сомневалась, — сказал он безжалостно.

— Я и сейчас не сомневаюсь, просто… — Она подняла на него глаза, голубые, как у Анджелы, только гораздо бледнее. — Дом, видишь ли…

— Тут и видеть нечего: дом как дом. Отличный дом! Я предпочитаю утро. Когда тебя больше устраивает?

— Сегодня четверг… После выходных. Прямо в понедельник?

— Мне было бы удобнее во вторник: по понедельникам я доделываю дела, оставшиеся с прошлой недели. Примерно в десять?

— Не раньше! Не знаю, что со мной, но по утрам я больше не в состоянии одеваться.

— Папа, она — зануда и плакса, а я вовсе не корчу из себя главную!

К ним подбежала Рут, притащив за собой заплаканную Ненси. Пайту был приготовлен сюрприз: его старшая дочь оказалась высокой — если не одного роста с Би, то близко к этому. Пока отец искал себе развлечений, она покинула мир уменьшенных размеров. При ярком магазинном свете он хорошо разглядел ее лицо — еще детское, но уже помеченное женской погруженностью в себя.

Би, словно приобретшая право угадывать его мысли, сказала уверенно:

— Она будет крупной, как Анджела.

Новый Год встречали у Хейнема.

— Кто она? — спросила Фокси у Пайта.

— Кто «она»?

Они танцевали в нарядной колониальной гостиной, тесноватой для танцев. Фрэнк Эпплби и Эдди Константин отодвинули стулья и столы к стенам и поцарапали настенные панели цвета яичной скорлупы. Старые сосновые половицы так трещали под тяжестью раскачивающихся пар, что Пайт боялся, как бы гости не провалились в подвал. Идея пригласить компанию на Новый Год к себе принадлежала, скорее, Анджеле, чем ему. В последнее время она, прежде меньше его привязанная к друзьям, стала сильнее ими интересоваться. Она даже зазвала бедняжку Бернадетт Онг, хотя Джон все еще лежал в больнице.

— Женщина, занявшая мое место, — объяснила Фокси. — Твоя новая любовница.

— Милая Фокси, твое место пустует.

— Брось! Я тебя знаю. Или ты погряз в Анджеле?

— Она в последнее время стала ласковее. Думаешь, она завела любовника?

— Возможно, но меня интересует не это. Единственный, кто меня интересует в Тарбоксе, — это ты. Почему ты больше мне не звонишь?

— Из-за Рождества. Дети все время дома.

— При чем тут дети? Летом они тебе почему-то не мешали.

— Теперь их стало на одного больше. — Он испугался, что она обидится, ответит резкостью. Чтобы сгладить оплошность, он погладил ее по деревянной спине и сказал шутливо: — Неужели тебе не нравится никто из наших друзей? Помнится, ты хорошо относилась к Анджеле.

— Это было на пути к тебе. Теперь я ее не переношу. Почему она вправе тобой владеть? Ты с ней несчастлив.

— А ты суровая женщина…

— Представь себе!

Она с притворной скромностью опустила ресницы. Ее танцующее тело со всеми плоскостями и непривычной одеревенелостью как будто было его собственностью, но оценить эту собственность теперь, когда не стало главного достоинства — живота — было трудновато.

Наконец, он выдавил:

— Думаю, нам надо поговорить. Будет здорово с тобой встретиться. Измена за изменой! Путаница, из которой не вырваться.

— Я все время дома.

— Кен выйдет на работу в понедельник?

— Он работает не переставая. Несмотря на отпуск, каждый день, кроме Рождества, ездил в Кембридж.

— Может быть, у него женщина?

— Хорошо бы! Я этого заслуживаю. Но, боюсь, у него свидания с клеткой. Скромное начало, так сказать.

Пайт засмеялся и, не привлекая ее к себе, напряг мышцы, чтобы она почувствовала это как объятие. Если у него и была слабость, то именно к женской иронии.

— Умираю, как хочу тебя видеть, — сказал он, — только боюсь тебя разочаровать. Не жди многого. Мы просто поговорим.

— Конечно, что же еще? Не можешь же ты затащить в постель молодую мать.

— По-моему, ты нарочно делаешь вид, что не понимаешь меня. Я люблю твоего ребенка.

— Нисколько не сомневаюсь. Кто говорит, что ты не любишь его? Ты не любишь меня.

— Люблю, очень люблю! Просто я залез в тебя по самые уши, так влюбился, что испугался, что не вылезу назад. Я считаю, что это было даровано нам один раз, и повторять все снова — значит искушать судьбу. Мы уже попользовались нашим счастьем. Именно любовь мешает мне причинять тебе боль.

— Ладно, можешь временно заткнуться. На нас глазеют Фредди и Эдди Константин.