Супружеские пары - Джон Апдайк

Посвящается Мэри

Средний гражданин, даже добившийся высокого положения в своей профессии, склонен считать решения, относящиеся к жизни общества, к которому он принадлежит, делом рока, над которым он не властен, подобно подданным Рима по всему миру в эпоху Римской Империи Такое настроение способствует возрождению религии, но не сохранению настоящей демократии.

Лол Тиллик, «Будущее религий»

Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет,

И душный, смертный плоти запах.

Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет

В тяжелых, нежных наших лапах.

Александр Блок, «Скифы»

Что скажешь о новой паре? Пайт и Анджела Хейнема раздевались. Потолок в их просторной колониальной спальне был низкий, мебель, дверные косяки и остальное дерево имели модный цвет яичной скорлупы. За холодными окнами чернела весенняя полночь.

— Молодые… — неопределенно отозвалась Анджела, женщина тридцати четырех лет с мягкими светло-каштановыми волосами. У нее были тяжеловатые бедра и не очень тонкая талия, зато по-девичьи крепкие лодыжки и по-девичьи же неуверенные движения. Казалось, она постоянно раздвигает в пустоте занавески. На возраст указывал разве что начавший грузнеть подбородок, дряблая кожа с тыльной стороны ладоней и красные кончики пальцев.

— Сколько им лет?

— Не знаю. Ему примерно тридцать, хоть изображает сорокалетнего. Она моложе: двадцать восемь, двадцать девять… Ты собираешься ввести возрастной ценз?

Пайт хмыкнул. Он был рыжеволосый, крепко сбитый, ростом не выше Анджелы. Предки-голландцы наградили его приплюснутыми чертами, сквозь которые уже пробивалась Америка: виноватая алчность, насмешка, немой вопрос.

Томная непредсказуемость жены, ее робкая свежесть, идущая от аристократического самообладания, по-прежнему его завораживали. Самому себе он казался мужланом, а в ней видел воплощение тонкости и света. Каждое ее движение было для него исполнено грации и непостижимого прямодушия.

К моменту их знакомства, пора первого цветения Анджелы Гамильтон уже миновала. Она излучала томность, манерно отводила глазки, демонстрируя голую шейку и непуганую красоту, разыгрывала из себя школьную учительницу и жила с родителями в Нанс-Бей. Пайт нанялся вместе со своим армейским приятелем к ее отцу, строить беседку-колоннаду с видом на океан и на огромную темно-шоколадную скалу, в которой угадывался женский профиль, высунувшийся из складок платка. Позади беседки зиял обрыв, а по другую сторону зеленела просторная лужайка и распластывались тщательно подстриженные кустики. В доме тикало несметное множество часов — дедовских, корабельных, из золоченой бронзы, лакированных, серебряных, с тяжелыми шарами вместо маятников. Ухаживание проходило под аккомпанемент их боя и поэтому не отложилось в памяти — прошло, как оглушительное наваждение или ошибка. Время дало сбой: все часы в доме ринулись вперед, подгоняя влюбленных, не позволяя им сомневаться, предупреждая об острых углах, помогая взлетать вверх по ступенькам. Отец Анджелы — всезнающая улыбка и отличный серый костюм — не стал им мешать. Она была избалованной дочкой, способной проявить чрезмерную разборчивость и остаться старой девой, а отцу хотелось продолжения рода. Первый ребенок четы Хейнема, девочка, родился через девять месяцев после брачной ночи. С тех пор минуло уже девять лет, а Пайт по-прежнему чувствовал исходящую от Анджелы силу и не мог ей сопротивляться.

— Просто хочется понять, на какой они стадии, — сказал он, как бы оправдываясь. — Он какой-то сдержанный, безразличный.

— Надеешься, что они на одной стадии с нами?

Его рассердил ее холодный тон. Он ждал, что в этой ярко освещенной комнате, куда не проникали холод и тьма апрельской ночи, оба они сумеют раскрепоститься. Он хотел близости, а теперь чувствовал себя болваном. Он ответил:

— Вот-вот! На седьмом круге блаженства.

— Как мы? — Судя по тону, она бы еще могла поверить в собственное блаженство.

Каждый стоял перед своим шкафом по разные стороны холодного камина; штукатурка вокруг него радовала глаз яркой лазурью. В элегантном фермерском доме восемнадцатого века было восемь комнат. Дом, амбар и квадратный двор окружала живая изгородь из высокой густой сирени. Прежние хозяева, заботясь о сыновьях-подростках, приделали к стене амбара баскетбольное кольцо и заасфальтировали часть двора. В другом углу двора площадью в два акра стояли деревянные ворота, ведущие во фруктовый сад, граничащий с молочной фермой. В семи милях, невидимый отсюда, лежал городок Нанс-Бей, еще в двадцати милях к северу раскинулся Бостон. Пайт, строитель по профессии, любил прямоугольный уют. Полюбил он и этот дом с низкими потолками, его прямоугольные комнаты с выструганными вручную плинтусами, окна с тонкими средниками, кирпичные пасти каминов, похожие на закопченные лазы в потемки времен, чердак, который он собственноручно обложил серебряной изолирующей бумагой, превратив не то в шкатулку для драгоценностей, не то в пещеру Алладина, свежезабетонированный подвал, бывший пять лет назад, при их переезде сюда, грязной свалкой. Ему нравилось, как в любое время года по полу перемещаются лимонные ромбики солнечного света, словно в каюте корабля, качающегося на волнах. Пайту были по душе любые дома, любое замкнутое пространство, но его скромное голландское представление о том, сколько пространства позволительно отмерить для себя самого, полностью удовлетворялось этим плоским строением в двухстах футах от дороги, в миле от центра городка и в четырех милях от моря.

Зато Анджела, потомок китобоев и пиратов из Нью-Бед-форда, мечтала приобрести в собственность местечко, откуда открывался бы вид на Атлантику. Новички, супруги Уитмены, нанесли ей удар, купив через агентство недвижимости «Галла-хер и Хейнема» дом, который она приглядела для себя, принадлежавший раньше старику Робинсону, — шаткую летнюю хибару, нуждавшуюся в капитальном ремонте, зато с великолепным видом на заболоченную низину, затопляемую в прилив океанской водой. Правда, ветер там дул такой, что трудно было устоять на ногах. Анджела и Пайт несколько раз наведывались туда зимой. Одноэтажный дом, построенный примерно в 1900 году, в начале 20-х приподняли на сваях и подвели новый первый этаж, заодно добавив длинную застекленную веранду. На этом новые хозяева не успокоились: пристроили крыло для слуг, оказавшееся на разных уровнях с главной постройкой. Пайт показал Анджеле расшатанные деревянные конструкции, отлетающую штукатурку, насквозь проеденные ржавчиной водопроводные трубы, древнюю электропроводку с иссохшей резиновой изоляцией, громыхающие оконные рамы, настрадавшиеся от дождей и насекомых. Стеклянный потолок в главной спальне протекал. Отапливалась только гостиная — с помощью печки, которой приходилось вручную скармливать уголь. Под домом пришлось бы рыть подвал, а в самом доме заменить все внутренние перегородки, установить центральное отопление, навести новую крышу. Не говоря уж о канализации, безнадежных оконных переплетах, потолках. Кухня была забавная, но совершенная непригодная для дела. Ей пользовались только летом: слуги готовили здесь салаты из лангустов. В некоторых местах внешняя кедровая обшивка дома совершенно сгнила, а кое-где вообще облетела. Однако за дом просили не меньше сорока тысяч, плюс двенадцать тысяч наличными незамедлительно. Несуразная цена! Стоя у широкого сланцевого обрыва и любуясь зимним пейзажем — испещренным протоками болотом, островками с осиной, боярышником и ежевикой, стальной лентой пролива, кромкой белых, как соль, дюн и беспокойно ворочающимся за дюнами океаном, Анджела согласилась наконец: слишком дорого.