— До моего прихода ничего не предпринимайте. Я хочу взглянуть на нее.

Джил поднялась.

— Вряд ли стоит сомневаться, что Торн подложил бомбу и в вертолет Файбраса. Инженеры еще не определили причину взрыва, но их старший считает, что, скорее всего, это была бомба.

— Та-ак! — протянул Грейвс. — Весь вопрос в том, зачем ему это понадобилось.

Джил шагнула к двери, но вдруг остановилась.

— Мой Бог! Если Торн заминировал оба вертолета, то он мог начинить бомбами и весь дирижабль! Мы не нашли передатчика в его каюте — наверняка, он спрятан где-то в другом месте!

Она приказала объявить тревогу. Пока Коппенейм формировал поисковые группы и давал им задание, Джил прошла в ангар. Да, взрывное устройство было там, где его обнаружил Когсвел. Она опустилась на колени и, направив на серую массу луч ручного фонарика, внимательно ее осмотрела. Пластиковая взрывчатка! Покинув кабину вертолета, она приказала старшему группы:

— Немедленно удалите взрыватель и отключите приемник. И вызовите радиоинженера — пусть выяснит на какую волну он настроен. Впрочем, нет! Я поговорю с ним сама.

Исследование нужно проводить в тщательно экранированном помещении, сообразила Джил. Если Торн действительно подложил бомбы, то он мог настроить приемник на различные волны для каждой, чтобы избежать случайного срыва. И сейчас любые необдуманные действия могут привести к катастрофе.

Сирано неподвижно сидел в кресле пилота, вперив глаза в ветровое стекло. Он оглянулся, когда Джил подошла к нему.

— Позвольте спросить, что обнаружил доктор Грейвс?

Она больше не могла скрывать от него правду и рассказала все.

Когда она закончила, француз не произнес ни слова. Его пальцы нервно постукивали по щитку, глаза уставились в потолок, как будто он читал там неведомые письмена. Наконец, Сирано встал.

— Мне бы нужно поговорить с вами наедине. Если возможно, то немедленно. Не пройти ли нам в штурманскую рубку?

Он пропустил ее впереди себя и запер дверь. Джил села и закурила сигарету. Сирано принялся нервно расхаживать взад и вперед, скрестив руки на груди.

— Совершенно ясно, что Файбрас, Торн и Обренова — Их агенты. Мне трудно представить Файбраса в роли шпиона. Он был достойным человеком… Впрочем, насколько мне известно, и этики, и их агенты утверждают, что насилие им ненавистно. Хотя должен сказать, что Файбрас умел проявить твердость… и не всегда он действовал мирными средствами. Вспомните эту историю со Штерном… Мне кажется, вы рассказывали, что Файбрас вынужден был защищаться, когда тот напал на него.

— Не помню такого разговора, — твердо сказала Джил. — И давайте лучше начнем с самого начала.

— Прекрасно. Сейчас я сообщу вам то, что обещал хранить в тайне. Пожалуй, впервые в жизни я не сдержу своего слова, — губы Сирано искривились в горькой усмешке. — И меня оправдывает лишь то, что я, возможно, был вынужден дать обещание врагу… таинственному и грозному.

Это случилось семнадцать лет назад. Господи, как давно и как недавно все это было! В те годы я жил в стране на правом берегу Реки, где большинство жителей — мои соотечественники и современники. На левом берегу обитали смуглокожие дикари-индейцы с Кубы еще доколумбовых времен — весьма миролюбивый народ. Правда, поначалу не обошлось без столкновений, но вскоре мы зажили с ними дружно.

— Нашим маленьким государством управлял принц Конти — великий Конти, под началом которого я имел честь сражаться под Аррасом. Получив в той битве сильный удар в горло, мою вторую серьезную рану, и в придачу к ней несколько мелких, я осознал весь ужас и мерзость войны. В тот год мне стало ясно, что Марс — глупейший из богов. Мои увлечения переменились; я восторгался лишь моим другом и учителем — знаменитейшим Гассенди. Он, как вам, без сомнения, известно, был противником презренного Декарта и возродил во Франции учение Эпикура. Его философские взгляды произвели огромное воздействие на моих друзей — Мольера, Шапеля и Дено. Он убедил их перевести труды Лукреция, божественного римского атомиста…

— Прекратите болтовню, Сирано! Мне нужны лишь факты!

— Тогда, если перефразировать другого великого римлянина…

— Сирано!

— Ну, хорошо, перейдем к делу. Это случилось ночью. Я спал возле своей любимой Ливи и вдруг пробудился. Хижина была освещена лишь слабым светом, струившимся в открытое окно. Надо мной склонилась высокая фигура с огромной круглой головой наподобие полной луны. Я быстро сел и потянулся к мечу, но вдруг незнакомец заговорил.

— На каком языке?

— А? Есть только один-единственный прекраснейший язык на Земле, которому, увы, я изменил, — мой родной французский. Он говорил плохо, с ошибками, но я его понимал.

«Савиньен де Сирано де Бержерак», — он назвал мой полный титул.

«У вас есть передо мной преимущество, сэр, — с достоинством отозвался я. — Мне ваше имя неизвестно». Не бахвалясь, скажу, что держался я великолепно, несмотря на сильные позывы помочиться. При слабом свете звезд мне удалось разглядеть, что он безоружен. Если у него и было припрятано кое-что, то лишь под его широким плащом. Совершенно поглощенный неожиданным визитером, я, тем не менее, удивился, что не проснулась Ливи, — у нее всегда такой чуткий сон.

«Вы можете называть меня как вам угодно, — сказал незнакомец, — мое имя не имеет никакого значения. Вас, кажется, удивляет крепкий сон вашей подруги? Я сделал так, что она не проснется. О, нет, она в полной безопасности, — поспешно добавил он, заметив, как я судорожно дернулся. — Утром она встанет, как всегда, ничего не зная о нашей ночной беседе».

— В этот момент я понял, что тоже нахожусь под каким-то странным воздействием; внезапно у меня перестали двигаться ноги, будто у парализованного. Они не оцепенели и не отяжелели — просто не шевелились. Хотя я рассвирепел от этакого бесцеремонного обращения с моей особой, но проявить негодование смог бы только на словах. А здесь требовалось кое-что покрепче — и поострей.

— Незнакомец взял стул и уселся возле постели.

«Выслушайте меня внимательно и постарайтесь во всем разобраться».

— И он рассказал мне самую поразительную историю, которую я когда-либо слышал. Представьте, Джил, он утверждал, что является одним из тех существ, которые воскресили нас. Они называют себя этиками. Мой гость не коснулся ни их происхождения, ни внешности, — у него не хватило времени. Видите ли, если бы он попал в руки своих, ему пришлось бы плохо.

— Мне хотелось о многом его расспросить, но едва я раскрывал рот, как он перебивал меня, заставляя слушать. Правда, он обещал навестить меня — и даже не единожды — с тем, чтобы ответить на мои вопросы. Но главное я понял! Нам подарили жизнь, однако не вечную. Мы — лишь объекты научных экспериментов; по их завершении с нами будет покончено, и мы умрем уже навсегда.