ведущей к особняку. Запрокидывает голову, чтобы рассмотреть двухэтажное здание, и не узнает его. Растерянная, полусонная, потому что задремала в машине по дороге, сейчас она недоуменно оглядывается. В красивых глазах плещется черный кофе, обжигающе горячий, но при этом нет ни капли страха. Ева полностью доверяет мне, несмотря на то, что я привез ее в другой конец города. В дом, который она видит впервые. Вместо того чтобы возмутиться, она тихо лепечет:

– А где мы? – и устало взмахивает влажными после сна ресницами.

Улыбнувшись, подхожу к ней из-за спины и укладываю руки на хрупкие плечи. Растираю ладонями, когда Ева вздрагивает. То ли от внезапного порыва ветра, то ли от моей близости. Не выдержав, наклоняюсь и невесомо касаюсь губами ее виска. Ева застывает и даже дышать прекращает. Вся превращается в оголенный нерв.

Я так скучал, черт возьми!

С одной стороны, был рад, что она осталась со мной, не сбежала. Чувствовал некое подобие спокойствия оттого, что моя семья была рядом и в безопасности. Но в то же время… Подыхал без Евы. Мог любоваться ею на расстоянии, однако не смел прикоснуться. Все, что мне оставалось, – вспоминать. Ее острые реакции, ее трепетные поцелуи, ее исцеляющую нежность.

Сколько времени мы провели, как чужие? Чуть больше недели? Для меня – вечность в аду.

– Мы дома, – выдыхаю жарко. Ощущаю, как кровь бешено разносится по венам, заводит мотор в груди. Чем ближе Ева, тем больше во мне жизни.

Она моя батарейка. Вечный двигатель. Женщина, которая подарила мне надежду. И любовь.

Будто очнувшись, она аккуратно прокручивается в моих руках, чтобы оказаться со мной лицом к лицу. Слегка упирается ладонями в мою грудь. А я молюсь, чтобы не оттолкнула.

– Но… как же… – тщательно подбирает слова.

Задумчиво сжимает губы, пытаясь мысленно сформулировать вопрос, а при этом неловко ковыряет ноготками воротник моей куртки. Переживает.

Я нервничаю в стократ сильнее! Потому что это мой единственный шанс вернуть Еву себе. Если не сработает, то все… Я не придумал варианта лучше. Не знаю, как еще доказать, что люблю. Только ее. Мою Еву.

Подхватываю почти невесомую фигурку на руки, чувствую, как она обнимает меня за шею, запускает пальчики в волосы на затылке. Уверенно направляюсь к дому. Ни на миг не прерываю зрительного контакта с Евой, словно потеряю ее, если отвернусь. Нехотя отпускаю свою ценную ношу на крыльце, чтобы открыть дверь.

– Проходи, – голос предательски хрипит. – На первом этаже гостиная, кухня, кабинет и две комнаты. На втором, в основном, спальни. Ванная и туалет есть на обоих. В принципе, планировка перекликается с нашим прежним домом, но…

– Мы переезжаем? – Ева перебивает меня, и пока я растворяюсь в ее теплом «мы», уточняет: – И будем жить здесь? – окидывает взглядом необжитое, холодное помещение.

Подхожу к дивану, что стоит напротив неработающего камина. Одним рывком снимаю чехол, отбрасываю на пол. Видимо, поторопился я открыть ей сюрприз. Надо было тщательнее подготовиться, обустроить комнаты, закончить ремонт.

– Мебели здесь пока по минимуму, – виновато оправдываюсь. – Я думал, что ты сама хотела бы обставить особняк. По своему вкусу.

– Нет, подожди, – лихорадочно мотает головой и, вдруг покачнувшись, опускается на диван. Сажусь рядом, приобняв ее.

– Ева, пожалуйста, – начинаю уговаривать. – Я привез тебя в новый дом, где ничего не будет напоминать нам о прошлом, – приподнимаю ее лицо за подбородок и ловлю непроницаемый взгляд. – Не будет моей жены, – произношу негромко и спокойно, будто гипнотизируя Еву. – Не будет твоего гребаного Игоря под боком, – злюсь, стоит лишь вспомнить их встречу сегодня в офисе. Я убить его готов, лишь бы не приближался больше к ней.

– А что тогда будет с твоим домом? – задает резонный вопрос.

– Я выставил его на продажу, – честно отвечаю. – Нам не помешают лишние деньги.

Ева приоткрывает рот от удивления.

– Но я не хочу, чтобы ты жертвовал чем-то ради меня, – слабо сопротивляется, разрываясь между собственными желаниями и тем, что, по ее мнению, правильно.

– Ради тебя я готов на все. Как ты не поймешь? – чуть улыбаюсь. – Но это не жертва, – обвожу взглядом помещение. – Все это необходимо для того, чтобы мы могли начать новую жизнь. С чистого листа. Только я, ты и наш сын. Согласна?

Вместо искр радости ее глаза стремительно наполняются слезами. Пухлые губы дрожат и сжимаются, превращаясь в прямую линию. Нос краснеет и шумно втягивает воздух.

– По-прежнему не веришь мне? – хмыкаю обреченно.

Но прежде чем внутри меня все оборвется, Ева вдруг подается вперед, обнимает меня и утыкается носиком мне в шею.

– Верю, – всхлипнув, выдыхает чуть слышно. Обвивает руками, целует там, где дико пульсирует артерия, покорно позволяет мне крепко прижать себя к груди. – Для меня никто ничего подобного не делал, – судорожно дышит, выговаривая каждое слово. Но из-за наших объятий они звучат приглушенно. – Извини, тяжелый день. Я не могу эмоции контролировать. Сама не понимаю, что со мной.

Разделяю ее чувства. Я тоже ни черта не понимаю. Кроме одного… Главного… Кажется, я счастлив. Мне хватило одного короткого: «Верю», чтобы успокоиться.

Ева доверила мне самое ценное – себя. И я не подведу.

– Фея, что наговорила тебе Меркунова? Обидела? – осторожно отстраняю ее, чтобы посмотреть в заплаканные глаза. – А урод этот?

– Игорь пообещал дать развод на условиях Воскресенского, – припечатывает меня новостью.

– Хм, насчет Кости он зря. Не представляет, какие убытки потерпит, – ухмыляюсь, зная, как мстит мой друг тем, кто попытался его обмануть. На совесть. И безжалостно.

– Думаю, он сейчас не в том состоянии, чтобы думать о деньгах. Меркунова рассказала о том, что произошло в клинике. Она знала о его бесплодии и специально подстроила все, – выпаливает на одном выдохе. – И еще подтвердила, что Владик не мой…

Укладываю палец на ее губы, смыкая их и не позволяя закончить.

– Твой, Ева, – чеканю строже. – А Меркунова поплатится за все свои козни. Воскресенский уже работает над этим, – цежу зло. – Если бы я мог что-то изменить, прокрутить время назад… Поверь мне, я бы никогда…

Убирает мою руку от лица, хмурится. Недовольно сводит брови к переносице. И теперь сама накрывает мой рот ладонью.

– А я бы ничего не меняла, –