Сигурд не сумел сдержать улыбку.

– На миг мне показалось, что Фьёльнир останется сидеть на потолочной балке и искать древесных червей, – сказал он, кивком показав на потолок.

Оба рассмеялись, Улаф обнял Сигурда за плечи и прижал его к своей широкой груди, а другой рукой взъерошил волосы, как делал множество раз, когда Сигурд был мальчишкой.

– Осторожнее, старик, – решил подразнить дядю Сигурд, когда Улаф выпустил племянника и ногтем большого пальца принялся соскребать с бриньи запекшуюся кровь. – Ты помнишь, как мы с тобой боролись в последний раз. Ты оказался на полу и выл, точно женщина во время родов.

– Боролись?.. Ты отвлек меня и врезал по яйцам, парень! – Улаф разогнал дым большой ладонью. – Однако я не сомневаюсь, что ты заплатишь скальдам, дабы они сложили песню о схватке, продолжавшейся всю ночь, в которой ты одержал победу благодаря ловкости и мужеству, а также из-за благосклонности траханого Одина.

Сигурд сделал вид, что размышляет об этом, почесывая заросший щетиной подбородок, как поступает настоящий ярл во время тинга, когда ему нужно разрешить спор между двумя вассалами.

– Нет, – ответил он после небольшой паузы. – Удар по яйцам и пронзительный женский крик, – Сигурд кивнул, – меня вполне устроят.

Ночь они провели в зале Хакона, удобно устроившись на скамьях и закутавшись в меха, намного лучше, чем за долгое время, – не считая Хаука и его людей. Очаг здесь делили с мужчинами девять женщин, в темноте, которую не могли разогнать слабо мерцающие светильники. Снаружи шумел крепчающий ветер, врывался внутрь сквозь щели, наполнял зал острыми запахами рыбьего жира, горящего на железных блюдах. Эти женщины, в том числе и две постельные рабыни Тенгила, выполняли все работы по дому, потому что Тенгил уже давно потратил добытое отцом серебро и не мог позволить себе жить как богатый карл, не говоря уже о ярле. Но никто не осмеливался отправиться в набег, чтобы вновь наполнить серебром походные сундучки, так что здесь практически не было рабов – ведь молодые воины давно ушли из Осойро, чтобы добыть удачу, и забрали с собой своих женщин и рабов Хакона. Ярл в них больше не нуждался; он неподвижно лежал в своей постели, словно труп воина на могильном кургане, а у Тенгила не хватило мужества их удержать.

Из восьми женщин, насколько понял Сигурд, двое были женами уцелевших людей Хаука, четверо стали вдовами, и хотя ни одна не выказала дружелюбия к чужакам, убившим их храбрых мужей, бо́льшую часть своей ненависти они направили на Тенгила Хаконарсона. Сигурд видел, как две плевали на его труп после того, как люди Хаука сняли и уложили его снаружи на землю из уважения к отцу. Тем не менее, несмотря на спустившуюся ночь, они отнесли Тенгила к скалам – в это время начинался отлив – и сбросили вниз, в пенящуюся воду, где очень скоро его кости будут переломаны, а тело станет пищей для крабов. Они отправили в море и его меч – никто не захотел взять красивое оружие, ведь клинок труса не приносит удачи.

– Ну что еще можно сказать, – проворчал Свейн, когда они смотрели на возвращавшихся людей Хаука.

– Ты можешь представить себе худший конец? – спросил Аслак, и его вопрос заставил многих задуматься, пока они передавали рога, наполненные медом, который нашли в бочках, стоявших за перегородкой в дальнем конце зала.

– Стрела в заднице, от которой загноилась рана? – предположил Агнар Охотник, и некоторые с ним согласились.

– Нож в пах от какого-нибудь жалкого труса? – сказал Убба, и все поморщились. – Так, что будет повреждена большая вена и ты изойдешь кровью, даже не успев проклясть свой ужасный вирд.

– Долгая бескровная смерть хуже, – сказала Вальгерда, и многие подумали о ярле Хаконе, но Сигурд знал, что валькирия мысленно вернулась в хижину в Люсефьорде и мертвой провидице, которая была ее возлюбленной. – Когда болезнь разъедает тебя изнутри, и ты мучительно пытаешься удержать свою жизнь, точно воду в ладонях. – Она нахмурилась. – Это много хуже, чем любая смерть от клинка.

И хотя боль потери искажала ее лицо, Вальгерда оставалась красивой – а быть может, именно из-за этого, – так что Сигурд отвел взгляд и принялся наблюдать за пламенем, танцующем в очаге. Он не знал провидицы, но в его сознании именно Вальгерда обладала сейдом, и в те моменты, когда он смотрел на нее, у него возникало ощущение, что с него не сводят глаз другие мужчины. Именно по этой причине он сейчас и отвернулся.

– Никто не может знать, что прядут для нас норны, – сказал Асгот, отчего эль в рогах у многих стал кислым, и каждый подумал о том, что пряхи делают с нитями их жизней.

Но они продолжали пить, смывая боль мелких царапин и синяков; к тому же после убийства других людей, даже тех, что могли лишить тебя жизни, во рту остается отвратительный вкус.

На следующий день они переложили ярла Хакона на постель из сухого дерева, взятого из-под навеса у пристани, и подожгли его, что, по всеобщему мнению, было правильно для человека, получившего прозвище Поджигатель. О нем не плакали ни женщины, ни его воины, множество раз проливавшие с ним кровь и пившие эль, – ведь ярл, которого они знали, уже давно их покинул. Однако они проводили его в последний путь с честью и гордо выпрямленными спинами. Хаук и его люди надели доспехи, а их клинки и кольчуги блестели почти так же ярко, как пламя погребального костра в сумрачный день.

Ветер раздувал ревущее пламя, направляя его языки на север, и Солмунд сказал, что в такой день ни один человек не может попасть в Вальхаллу быстрее, а Флоки заявил, что в возрасте Хакона с этим нельзя тянуть, если, конечно, он намерен насладиться удовольствиями, которые ждут его в Чертогах Мертвых. Однако Сигурд смотрел на происходящее и с трудом справлялся с яростью; он думал о том, что не сумел возвести погребальный костер для своего отца и братьев, несомненно, его заслуживавших. Кто знает, что конунг Горм сделал с их телами?

– Девы Смерти забрали твоих родных до того, как успела остыть их кровь, – сказал, подходя к нему, Улаф, прекрасно понимавший, что гложет Сигурда, который стоял рядом с почерневшим в огне трупом Хакона – конечности подрагивали, кровь пузырилась и шипела, проливаясь из раны на груди. – Боги не могли оставить таких отважных воинов без внимания, верно?

Сигурд ничего не ответил, и Улаф не стал настаивать, потому что стыд разъедал и его душу – ведь они не сумели правильно отправить своего ярла в последний путь.

Когда костер догорел и от Хакона Брандинги осталось лишь несколько обгоревших костей, они построили каменный корабль. Сигурд позволил Хауку вложить в руки каждого погибшего копье, но остальное снаряжение было слишком ценным, чтобы отдавать его мертвым. Однако их товарищи по оружию сделали все, что могли, позаботившись о том, чтобы они взяли с собой другие полезные вещи – гребни, амулеты Тора в виде молота, ножи и рога для эля. Воин, в чьей бороде было еще совсем мало седины – его звали Грундар, – добавил доску и фигурки для тафла, и все согласились, что он поступил правильно.

Никто не знал, как долго каменный корабль проведет в пути, если валькирии не забрали всех погибших с собой, ведь они были старыми людьми, и их лучшие годы давно остались позади. Всем известно, что только самые великие воины получают место среди избранных, и доска для тафла поможет провести время, пока они не смогут сесть на скамьи среди пирующих.