покоя и защищенности, а еще силы – некоторые вещи нам может дать только женщина. – Он подошел к окну и остановился, пристально вглядываясь в темноту сквозь щели в жалюзи, как будто ждал, когда завсегдатаи обоих кафе, принадлежащие к враждебным лагерям, будут красться навстречу друг другу, чтобы тайно соединиться в зарослях. – И все же это, пусть особого, высшего рода, но – ритмическая гимнастика. Это вызов, испытание, игра наконец, пусть и по большому счету. Но во всем этом для меня нет того священного ужаса, той боли и того счастья, которые я испытывал с… некоторыми мужчинами. В отношениях с Кэсс какая-то часть меня спит, у меня такое чувство, что я делаю это в основном ради нее. – Он повернулся к Вивальдо: – Ты понимаешь меня?

– Кажется, да, – отозвался Вивальдо. – Кажется, да.

А сам вспоминал те ночи с Джейн, когда она, упившись в стельку, становилась ненасытной фурией, вспоминал ее прерывистое дыхание, скользкое, увертливое тело и жуткую отрешенность ее криков. Однажды, когда у него неожиданно заболел живот, она никак не унималась, не давая ему передохнуть, и тогда он, превозмогая желание удавить ее, набросился на нее как безумный, надеясь измотать ее и хоть немного поспать. Но он знал, что Эрик говорит совсем о другом.

– Возможно, – нерешительно проговорил Вивальдо, вспоминая ночь, проведенную на крыше с Гарольдом и прикосновение его рук, – я пережил бы то же самое, что ты с Кэсс, если бы переспал с мужчиной, который бы этого хотел, только из симпатии к нему.

Эрик улыбнулся довольно мрачно.

– Не уверен, что твое сравнение удачно. Секс – слишком интимная сторона нашей жизни. Знай, если ты ложишься в постель с мужчиной только потому, что он этого хочет, ты не несешь за этот акт никакой ответственности, то есть ты, короче говоря, можешь оставаться в постели совершенно пассивным. Работать будет он. А ведь пассивная роль необычайно соблазнительна для многих мужчин, возможно, даже для большинства.

– Ты так думаешь? – Вивальдо опустил ноги на пол и сделал большой глоток виски. Взглянул на Эрика, вздохнул и расплылся в улыбке. – Все, что ты говоришь, звучит довольно сурово.

– Так мне видится с моей колокольни. – Эрик поморщился, откинул голову и глотнул виски. – Может быть, мои стенания объясняются тем, что раньше я хотел верить: где-то кому-то живется и любится легче, чем мне. Возможно, было бы легче считать себя гомиком и приписать этому все свои несчастья.

Воцарилось молчание – сродни холоду. Мужчины смотрели друг на друга со странной враждебной напряженностью. Во взгляде Эрика еще читался великий вопрос, и Вивальдо отвел глаза в сторону, как отводил их от зеркала. Встав, он направился к кухонной двери.

– Так ты думаешь, тут нет большой разницы?

– Не знаю. А разница дает какую-нибудь разницу?

– Как сказать, – отозвался Вивальдо, постукивая пальцем по петле двери. – Мне кажется, между мужчинами и женщинами идет игра повеселее. И физически проще. – Он бросил быстрый взгляд на Эрика. – Разве не так? Кроме того, – прибавил он, – существуют еще дети. – И он опять вскинул на Эрика глаза.

Эрик рассмеялся.

– Физически проще… Кто об этом думает? Любовь всегда найдет способ проявить себя. А что касается «игры повеселее», то я как-то никогда не думал о жизни в терминах бейсбола. Может, это подходит тебе. Но не мне. А если тебе нужны дети, ты можешь сделать их за пять минут без всякой любви. Если бы все дети рождались от большой любви, то-то была бы красота, дружище, мир превратился бы в рай.

Внезапно Вивальдо почувствовал, как где-то внутри у него, против воли, зарождается ненависть к Эрику, он сопротивлялся этому чувству, борясь с ним, как с приступами тошноты.

– Не могу понять, – сказал он, – то ли ты всех хочешь представить такими же несчастными, как ты, то ли мы сами по себе несчастны.

– Зачем же так ставить вопрос, дружище? Ты вот счастлив? Твоя жизнь не имеет никакого отношения ко мне, к моему существованию, к моим мыслям, к тому, насколько несчастен я, так вот скажи, счастлив ли ты?

Вопрос повис в воздухе, словно сизый табачный дымок, протянувшийся между Эриком и Вивальдо. Этот вопрос, глубокий, словно молчание, в которое погрузился Вивальдо, грыз его, но Вивальдо, как ни силился, не мог найти на него ответа. С испугом он устремил взгляд на Эрика, тот тоже выглядел смущенным. Они не отрывали глаз друг от друга.

– Я люблю Иду, – пробормотал Вивальдо и прибавил: – Иногда у нас все идет прекрасно, просто превосходно. А потом все вдруг рушится, и это ужасно.

Он продолжал стоять в дверях, не двигаясь с места.

– Я тоже влюблен, – сказал Эрик. – Его зовут Ив, он скоро приедет в Нью-Йорк. Сегодня я получил от него письмо.

Он поднялся, подошел к столу, взял текст пьесы и вынул конверт авиапочты, заложенный между страницами. Вивальдо внимательно следил за лицом Эрика, выражение его неожиданно переменилось, теперь это было лицо бесконечно усталого человека. Эрик достал письмо и прочел его еще раз. Потом посмотрел на Вивальдо.

– Иногда у нас тоже все прекрасно. А если что-то не так, хочется умереть. – Он снова сел в кресло. – Когда я говорил, что нужно смириться или принять решение, я думал о нем. – Эрик замолчал, уронив письмо на постель. Это молчание длилось долго, и Вивальдо не решался его нарушить.

– Мне не стоит забывать, – заговорил опять Эрик, – что раз уж я подумывал об отступлении (а я подумывал, и когда начался мой роман с Кэсс, говорил себе: вот тебе дается шанс, и был этому рад), то Ив, который гораздо моложе меня, тоже придет к этому. Нужно быть готовым к тому, что рано или поздно он уйдет. Захочет уйти. Я даже думаю, – и он взглянул на Вивальдо, – что он должен уйти, хотя бы для того, чтобы стать мужчиной.

– Ты хочешь сказать, чтобы найти себя?

– Да, – сказал Эрик. И они вновь замолчали.

– Все, что я могу сделать, – проговорил наконец Эрик, – это любить его. Но ведь это означает – ты согласен со мной? – что мне нельзя обманывать себя, притворяясь, что люблю кого-то другого. Я не могу обещать больше того, что уже обещал – не теперь, не теперь, – и, возможно, на большее я уже никогда не буду способен. Нельзя чувствовать себя виноватым и одновременно находиться в безопасности, нельзя вести себя так, словно совсем свободен, хотя знаешь, что это не так. Я должен с этим жить, я должен научиться с этим жить! Ты меня понимаешь? Или я сошел с ума? – В его глазах застыли слезы. Он подошел к кухонной двери и, остановившись рядом с Вивальдо, посмотрел ему прямо в лицо. Потом отвернулся. – Ты прав. Ты прав. Нечего тут решать. Нужно принять все как есть.

Вивальдо отошел от двери и