Готфрид был уже у самой двери, как вдруг сзади послышался топот. Ещё одного противника ему не выдержать. Он попытался обернуться, но нет — лысый с прутом был слишком быстр, пришлось уворачиваться от замаха.

— Подсобить, герр сержант? — раздалось сзади.

Мимо Готфрида в дверь протиснулся солдат с алебардой. Оружие, с которым в тесных комнатах больше возни, чем проку. Однако же он умудрился протащить его и с ходу ударил в грудь лысого с прутом. Готфрид не отставал: он заколол замешкавшегося усача и бросился дальше, в следующую комнату.

За дверью его ждало множество грубо сколоченных столов, расставленных вдоль стен, запах трав и спирта.

Комната была проходная, но в одной из стен чернел проход, очевидно в каморку или подвал. Готфрид хотел было бежать дальше, но в тёмном проёме ему почудилось движение. Он мгновенно бросился туда, готовясь опередить хитреца, заколоть его раньше, чем тот успеет понять, что его заметили. Шпага взлетела для удара, тёмная фигура в углу сжалась, закрыв руками золотые волосы…

Это была Эрика. Подняв полные страха и удивления глаза, она забилась в угол и лишь инстинктивно закрывала голову руками. Готфрид не видел её лица, но каким-то божьим проведением понял — это она.

Он обнял её, прижал к себе. Краем глаза он видел, что ведьмы бегут через следующую дверь, бросив на влюблённых мимолётные, источающие ненависть взгляды. Ну и пусть. Ну и наплевать. Далеко они не убегут.

Через секунду в комнату вломилась стража.

— Они там! — крикнул Готфрид, перекрывая звон доспехов, и указал вслед колдуньям.

И скорее повернулся обратно к Эрике, бормоча, что всё будет хорошо, что всё уже кончилось, что уже всё, всё…

А на глазах Эрики блестели слёзы, и она прижималась к нему так искренне, как прижимаются лишь к тем, кого считали потерянными навсегда.

Грохот и лязг, брань, запах пота и древесной стружки. Все — и ландскнехты, и еретики, — бежали мимо них, а они стояли, будто бы вне времени, вне мирской суеты, вне всего этого. А когда всё успокоилось, Готфрид повёл Эрику наружу. Мимо стоящих на коленях еретиков, бросающих на них озлобленные, напуганные, презрительные взгляды. Мимо ландскнехтов, которые пинали ногами тех, кто ещё пытался сопротивляться. Мимо ведьм, которые в ужасе и ненависти кричали своими скрипучими голосами. Наружу, на улицу, в ночь.

Перед выходом стоял герр Фёрнер, поглаживая бородку своим особым жестом.

— Спас? — с добродушной усмешкой спросил он.

— Спас, — ответил Готфрид, гладя волосы возлюбленной.

— Здорово тебе досталось, — заметил Фёрнер после недолгой паузы.

Готфрид заглянул ему в глаза, а потом отёр лицо — на ладони была кровь. Саднили скулы и нос болел, как после хорошего удара.

— Это всё пустяки, — отмахнулся он.

Постепенно всех арестованных вывели наружу.

— Герр Айзанханг, еретики, общим числом тридцать пять, пойманы, — отчитался Отто Кляйн.

Готфрид обернулся и оглядел всех пойманных. Мужчины, женщины…

— А где старуха-ведьма и Хэлена Каленберг?! — воскликнул он. Но Кляйн только недоумённо пожал плечами. Откуда ему знать? Они их в глаза ни разу не видел.

Улыбку Фёрнера словно смыло дождём. Он обошёл всех арестованных, посмотрел в лицо каждому. Даже заглянул в дом.

— Самую верхушку упустили! — сказал он с досадой. — Немедленно обыщите весь дом! Можете всё перевернуть, но найдите мне их — старуху и молодую фройляйн с чёрными волосами. А вы, шестеро, обшарьте всё вокруг, от Кеттенбрюке до Токлергассе! Они нужны живыми или мёртвыми! Марш!

Готфрид подумал, что если выяснится, что он последний видел этих двоих ведьм, то Фёрнер опять будет подозревать его в сговоре с ними. Опять придётся что-то доказывать, убеждать, может быть даже врать. Хотя нет, только без лжи.

— А этих всех немедленно в Труденхаус! — скомандовал Айзанханг, чтобы не думать о плохом.

Арестованные, едва услышав это, повскакали с колен, бросились было в рассыпную, но солдаты быстро сбили их древками алебард и хорошенько отходили самых резвых ногами.

Но как ни искали ландскнехты, ни в доме, ни в окрестностях двоих беглянок не было. Фёрнер, хоть и был рад поимке стольких инакомыслящих разом, но всё же досадовал. Арестованных повели по ночным улицам, прямо за каретой викария. А Готфрид взял Эрику за руку, и не спеша побрёл с нею в конце процессии, глядя на звёзды и полной грудью вдыхая ночной воздух.

— Ты поранился, — сказала она и принялась вытирать кровь с его лица.

— Пустяки, — ответил он.

Мать сидела в темноте и одиночестве. Дом был пуст, на улице гулял ветер. На столе, обтянутом синей тканью, стояла свеча. Старуха перебирала в руках птичьи кости для гадания: клюв, лапку, ребро, позвоночник и перо. И как бы она не раскидывала их, какие расклады и трактовки не использовала — всё выходило плохо. Конечно, птичьи кости говорили о какой-то возможности, которая, вероятно, подвернётся, но эту возможность ещё нужно было разглядеть.

Раздался стук. Мать кряхтя выбралась из-под пледа, которым грела свои старые кости, и пошатываясь пошла к двери.

— Кто это? — спросила она, чутко прислушавшись.

— Лиса, — донёсся из-за двери знакомый голос.

Мать отодвинула засов. На пороге была Хэлена Каленберг с корзинкой трав, которые она каждый день искала в лесу. А позади неё, скромно потупившись, стояла незнакомая девушка.

— Кто это? — строго спросила Мать. — Я же тебя просила, Лиса…

— Я помню, но она хочет кое о чём нас спросить.

Старуха подозрительно посмотрела на обеих и впустила их внутрь. Гостья была симпатичной высокой особой, наверное из семьи богатого горожанина или какого-нибудь промотавшегося аристократ. Мать поманила девушек корявым пальцем в дальнюю комнату, где только что сидела сама. Она вновь устроилась на кресле и укрылась пледом, быстро собрав птичьи кости в мешочек.

— Так что за вопрос? — спросила она. — Где ты подобрала её, Хэлена?

Хэлена хотела что-то сказать, но гостья её перебила:

— Меня зовут Рита Вольскер, — представилась гостья. — И мне нужна ваша помощь. Прошу, расскажите мне о будущем.

Мать оценивающе оглядела её.

— В таком случае садись, дитя моё. Хэлена, покинь нас.

Хэлена молча вышла, за дверью послышались её отдаляющиеся шаги.

— Хорошо, доченька. Я брошу птичьи кости и расскажу тебе о будущем. Отплатишь сама, как совесть скажет.

Рита кивнула.

Мать подняла мешочек на уровень глаз, начала водить им перед собой, что-то низко бормоча. Затем она трижды дунула на него и высыпала птичьи кости на тёмное покрывало.