Д.М.: Было понимание, что все делается, как надо? Или вы дали полную свободу и возможность творить?

О.Т.: А не было другого выхода, Дима. Просто пришел человек, который сейчас все сделает, а мне уже, извините за выражение, пофиг было, если не сказать другого слова. Мне послезавтра нужно было картину сдавать.

Д.М.: Меня все-таки поражают сроки. Они невозможные, такого не может быть в принципе. Могли быть заготовки у Сергея? Или это стопроцентно original?

О.Т.: Нет. Никаких заготовок. Смотрите еще раз. Мы знакомимся с ним сегодня, завтра утром он смотрит материал, послезавтра они с ребятами приходят на запись, послепослезавтра я ставлю это в фильм. Я сидел и ставил это туда-сюда, что-то выбрасывал. А потом, на следующий день – худсовет на двух пленках. Сейчас, конечно, с точки зрения производства, это кажется нереальным. Уникальный случай.

Д.М.: Это как запись музыки в 60-х годах с некоторыми музыкантами, когда весь саунд записывался за одну-две смены. Им показывали фильм, и они параллельно импровизировавли, выдавая готовый продукт в реальном времени. Как Брайан Джонс записал саундтрек к «Степени убийства» режиссера Фолькера Шлендорфа. По легенде он весь саунд создал за пару смен, играя сам на всех инструментах (от ситара до меллотрона) перед киноэкраном.[78]

О.Т.: Дима, знаете, почему это получилось? Потому что Курёхин сам по себе, вся его архитектура внутренняя, весь его путь, вся его концепция – это был, по существу, его звездный час. Такой, может быть, незаметный, хотя многие сейчас говорят, что именно саундтрек к этому фильму послужил для него стартом…

Д.М.: Для меня эта музыка – самое великое, что он создал, безусловно.

О.Т.: Любой другой человек не справился бы с этим.

А он был заточен под это внутренне. Он сам, может быть, не знал, что это то, что кроме него в мире, может быть, никто и не мог бы сделать вообще.

Д.М.: По большому счету, я думаю, что он и был героем фильма – история-то о нем практически. То есть в нем очень многое, мне кажется, от этого героя было. Я думаю, что Авилов все-таки играл, потому что в нем не было ничего от героя.

О.Т.: Чтобы не путаться в терминологии, в моем представлении артист играет – он свою работу делает, музыкант играет – он свою работу делает. Я могу рассказать вам эпизод один, и вы поймете, как я работал с Авиловым.

Д.М.: А как вы познакомились с Авиловым?

О.Т.: Я был в Театре на Юго-Западе в 1983 году.

Д.М.: А как вы там оказались?

О.Т.: В Театре-студии на Юго-Западе? Это же был хит сезона! Лучший театр Москвы в те времена. Культурный шок! Мне рассказывали очевидцы, что Ефремов приезжал смотреть. Они такие: «Смотри-смотри! Сам Олег Ефремов приехал на спектакль в самодеятельный театр!..» Так вот, когда Олег Ефремов посмотрел в театре-студии «Ревизора», он вышел после спектакля, сел в свою «Волгу» и сидел там полтора часа, курил «Беломор». Мобильных телефонов тогда не было, он ни с кем не разговаривал, не читал газету – просто сидел и курил «Беломор». Полтора часа. Вот насколько он был, как бы слово-то подобрать… потрясен увиденным. А этот театр – студия самодеятельная.

Д.М.: А кого там играл Авилов?

О.Т.: Хлестакова. Он его играл как… Воланда примерно.

Д.М.: И вы ходили на эту, грубо говоря, модную постановку? Когда учились в Москве на режиссерских курсах.

О.Т.: Да. Но я еще раньше посмотрел на Авилова в водевиле, а потом увидел в «Гамлете».

Д.М.: В водевиле?

О.Т.: Да, в водевиле, где он играл восьмидесятилетнюю старуху[79]. Да-а… – подумал я, – а-а-а! Этот человек с лошадиным лицом, морда такая… Я не знал тогда, что буду его снимать, еще не было сценария «Господина оформителя», но этот человек меня околдовал. Потом, когда «Господин оформитель» сформировался как идея, я уже четко понимал, что должен играть только Авилов. Дальше был вопрос – как его уговорить. Он, надо сказать, быстро согласился, ему все равно было, что это за сценарий. Просто ему очень хотелось в кино. Так хотелось! А Белякович не пускал никого. И тут все совпало: тайное, явное и так далее. И он приехал в отпуск…

Д.М.: А Белякович – их худрук?

О.Т.: Худрук и главный режиссер, их организатор. И Белякович, кстати, в «Гамлете» (лучший «Гамлет», которого я видел) играл Клавдия. Это было блестяще! Это было настоящее. Это была борьба двух таких реальных мужиков! Уровень противостояния – Городничий/Хлестаков. Земное сталкивалось с высшей силой, и вот это земное начинало властвовать, Клавдий – король, все ему было подвластно: «Кто этот жалкий недоносок, этот сыночек, которого надо придушить, этот Гамлет?» Но ничего с ним не мог сделать! И он в какой-то момент понимал, что это не человек – другие силы. Ох, как он играл это! А в «Ревизоре» Белякович был Городничим. Это было потрясающе…

Вот эти спектакли я видел. И, конечно, был очень сильно увлечен идеей, чтобы именно Авилов сыграл эту роль. Помню, как мне говорили: «Что это за лицо? Ты что, не видел что ли фотографии Сомова? Ты что, консерваторию не заканчивал, что ли? Как будто ты глупый!» (Смеется.)

Д.М.: Но он уникум! Для того времени появление такого лица на экране – просто безумие!

О.Т.: Да… Я на это отвечал – дело не во внешнем сходстве, дело в энергии, которая идет от человека.

Д.М.: Это ведь была первая его роль в кино? Дебют.

О.Т.: Да. Но оказалось, что он совершенно не способен играть в кино. Вообще. То есть в театре он великолепно держался… В театре, в системе, с Беляковичем, который дрессировал их, как сидоровых коз, он был потрясающим. А в кино вообще не мог… Он начинал хлопотать лицом, начинал изображать то, что думал надо изображать. Есть артисты, которые не выдерживают крупного плана. То есть он начинал играть, а играл самодеятельно. Тут – туши свет, что называется. Я помню, он где-то опубликовал интервью, в котором сказал, что я его не взял в фильм «Посвященный» из мести какой-то, якобы он что-то такое про «Господина оформителя» сказал, и я его за это не взял в «Посвященный». Он такую легенду сам себе придумал. А я не взял его в фильм «Посвященный», потому что это было невозможно, – он не мог играть.

Д.М.: Но, Олег, ведь все сыграно безукоризненно в «Господине оформителе»!

О.Т.: Он был смонтирован. По кусочкам, потихоньку. Ювелирно. Вплоть до того, что я ему говорил: «Стой и смотри. Представь себе, что там – соседний дом твоей многоэтажки, и считай окна… Поворачивайся! …Вот, черт! Не так повернулся! Давай снова!».