Как бы то ни было, в 1547 году испанский теолог Хуан Хинес де Сепульведа записал следующее: «С совершеннейшим правом испанцы повелевают этими варварами Нового Света и близлежащих островов, каковые мудростью, разумением и добродетелью, а также цивилизованностью, столь же уступают испанцам, сколь младенцы уступают взрослым, а женский пол — мужскому. Разница между ними подобна разнице между наиболее жестокими и дикими из народов и наиболее милосердными из них, между теми, что склонны к отвратительнейшим излишествам, и теми, что сдержанны и умеренны в своих удовольствиях, одним словом — разнице между обезьянами и людьми».

Когда Сепульведа и множество таких, как он, привлекали пример римского владычества над нижестоящими странами и народами для оправдания действий испанцев, это было не одноразовым использованием истории в корыстных целях, а систематическим процессом, который наложил глубочайший отпечаток на наше понимание прошлого. Повторное открытие классического мира и распад великой религиозной картины средневекового христианства заставили европейцев сконструировать новую историю. Выйдя за рамки фабулы, состоящей из Творения, явления Бога во плоти, воскресения Христа и неотвратимого Страшного суда, мыслители Нового времени осознали связь между собой и мудрецами Греции и Рима как золотую нить, в разматывании которой заключается судьба человечества. Пгядя вокруг, они видели явственные следы естественного развития человеческой цивилизации от кочевых охотничьих племен через оседлые сельскохозяйственные крестьянские сообщества к сложно устроенным сообществам городов. И Афины, и Рим достигли этой стадии, но затем были разрушены силами регресса. Тем не менее европейская культура в конечном счете смогла наверстать упущенное и на тот момент продвинуться вперед на самое большое расстояние (вместе с некоторыми незначительно отстающими частями Азии). Оценивая другие племена, европейцы, даже отдавая должное искусным украшениям ацтеков и инков. не могли не удивляться своим выдающимся успехам на их фоне. Не иначе, казалось им, сам Бог отличил европейцев среди остальных народов мира.

Дело быль не только в технологических достижениях. Если другие народы оставались в состоянии дикого невежества или под пятой всевластных тиранов, европейцы пользовались свободами и правами, которые являлись плодами разумного диалога между правительственной властью и отдельным человеком. Европейское население очевидным образом находилось на более высокой ступени политического и общественного развития, чем коренное население Африки, Азии или Америки. Когда европейское оружие, это детище изощренной, урбанизированной, все более рационалистической и технологической культуры, уничтожало и обращало в бегство туземцев на других континентах, все, кроме самых дальновидных европейцев, искренне радовались общему триумфу.

Из сочинений, оставшихся от классического мира, европейцы также получили представление о границе между цивилизацией и ее отсутствием. Для римлян такой границей были рубежи империи; для жителей Западной Европы — окраина католического «крещеного мира». Картина цивилизации, окруженной варварством, заставляла причастных цивилизации радоваться своему превосходству но она же возбуждала в них страх перед внешними силами. Новый Свет представлял собой пример непостижимого величиной в целый континент. Эта земля имела чуждый ландшафт и была населена множеством странных растений и животных. Однако наиболее наглядным свидетельством отсутствия цивилизации в Америки являлись сами ее народы. Американские туземцы служили дерзким и отталкивающим напоминанием о «неокультуренном» человеке, его грубом, первобытном, зверином естестве. Неприкрытые или одетые очень необычно. ведущие себя то ли как дети, то ли как любопытные животные, бестолково пассивные и беспричинно агрессивные — повадки американцев были совершенно непредсказуемы и потому объяснимы лишь с точки зрения недоразвитой человеческой природы. Учение Августина обретало практическое оправдание: жертвам худших желаний и низменнейших инстинктов, нецивилизованным людям было суждено либо приобщиться к цивилизации, либо быть уничтоженными.

Даже когда перед американскими язычниками распахнула объятья христианская церковь, их участь не стала намного слаще. В удушливой атмосфере Контрреформации деятельность католических миссионеров, решивших проповедовать в Новом Свете Слово Божие, принесла суровый контроль за духовной жизнью. Новоназначенный вице–король Перу запретил все исконные религиозные обряды, а в 1570 году в Лиме было учреждено первое заокеанское представительство Священной инквизиции — впоследствии обосновавшейся в каждом испанском доминионе. У коренных американцев не было шансов уклониться от влияния культуры, прибывшей, чтобы подчинить себе весь континент. Испания создавала колонии в Мексике, Панаме, Перу, а позже в Аргентине, Вест-Индии, Флориде и дальше по восточному побережью Северной Америки — вплоть до нынешних Южной и Северной Каролин, — заявляя притязания на владение всеми американскими землями (даже не ведая, насколько они обширны) и предостерегая остальные европейские страны от посягательств на свою собственность. Позиции Испании позволяли ей с успехом удерживать в подчинении всю открытую заокеанскую территорию на протяжении XVI века. Географически она располагалась на самом краю Европы (Филипп присоединил Португалию в 1580 году), а растущее влияние Испании в западноевропейских делах заставляло другие нации избегать вражды с испанским королем.

Тем не менее в XVII веке равновесие сил в Европе, а соответственно и в Америках, быстро изменилось. Англия, не выделявшаяся своей сухопутной армией, сформировалась как мощная военно–морская держава; Франция, преодолев внутреннюю смуту, вступила в период стабильности и наращивания сил; несколько нидерландских государств, восставших против Испании, образовали Республику Соединенных провинций, которая на тот момент сделалась самым крупным европейским торговцем с заокеанскими территориями. В конечном счете оказавшиеся, несмотря на упадок испанского могущества, отрезанными от Южной Америки, все трое устремили внимание на Америку Северную.

В первые годы XVII века, следуя пути, проложенному Жаком Картье, французские коммерсанты двигались по реке Св. Лаврентия, закладывая поселения на месте нынешних Квебека, Монреаля и Труа–Ривьер. После они двинулись на запад, через район Великих озер, и на юг, в бассейн Миссисипи, в конце концов в 1682 году выйдя к Мексиканскому заливу. Поселок, ставший позже Новым Орлеаном, был основан в 1718 году. Французам удалось освоить колоссальную территорию, однако их самих было слишком мало. Больше всего французских колоний сосредоточилось в низовьях реки Св. Лаврентия, где небольшие поселки формировались из длинных узких наделов: каждый habitant (сельский житель) имел отрезок берега в качестве участка, зады которого уходили далеко в леса: в районе нынешнего Иллинойса поселения складывались по модели средневековых земледельческих общин. Хотя некоторые из колонистов пытались заработать, выращивая индиго и хлопок, большинство французов в Америке являлись не оседлыми жителями, а охотниками, промышлявшими трапперством и продажей добытого меха. Французы, значительно уступавшие численностью соседям- индейцам на землях своего рассредоточения, сумели интегрироваться в образ жизни аборигенов гораздо успешнее, чем когда‑либо в дальнейшем удавалось британцам. В 1750 году в Луизиане (так называлась огромная территория, номинально подчиненная французской короне) жили порядка 2 тысяч французов и немцев и от 200 до 300 тысяч коренных американцев: в Канаде браки между французскими мужчинами и индейскими женщинами поощрялись на официальном уровне как средство формирования единой нации. Однако французы никогда не эмигрировали за океан в количествах, достаточных чтобы численно перевесить местное население или конкурентов–европейцев. Правительство неодобрительно смотрело на любое сокращение населения метрополии, и вдобавок в XVII веке Франция в значительно меньшей мере страдала от нестабильности, чем Англия или Нидерланды, — у французов не было ни особенных причин покидать родину, ни поддержки заморских начинаний со стороны властей.