Когда потребность в Атауальпе отпала, его убили, судьбой же остальных знатных инков и их жен сделалось постоянное унижение, поругание, пытки и смерть от рук испанцев. Как и ацтеки, инки сражались против завоевателей, подняв в 1537 году широкое антииспанское восстание, однако у Писарро было время вызвать подкрепление из Панамы, и, кроме того, по примеру Кортеса он позаботился о том, чтобы заключить союзы против инков с другими местными народами.

Хотя Кортес и Писарро действовали практически от собственного имени, системная колонизация Америк и подавление их населения были бы невозможны без поддержки высокоорганизованного испанского государства. Карл V и его сын Филипп II, с большим трудом справлявшиеся с европейскими проблемами, тем не менее имели в своих руках крайне эффективную административную и военную машину, которую унаследовали от Фердинанда и Изабеллы (католических монархов, объединивших Испанию и изгнавших мавров из Андалусии). Частным авантюристам и колонистам никто не мешал заселять «индийские» земли, однако вся коммерция регламентировалась испанским государством и находилась под его жестким контролем. Монополия на атлантическую торговлю принадлежала Севилье, поэтому все грузы и суда должны были проходить регистрацию у городских таможенных властей — таким образом испанское государство могло управлять потоком товаров и взимать пошлины со всего импорта и экспорта. Учрелсдение подчиненных короне колоний на островах Карибского бассейна было решающим фактором для завоеваний и в Мексике, и в Перу, ведь и то и другое осуществили люди, к тому времени сравнительно давно обосновавшиеся в Америке. Из захваченных золота и серебра Писарро оставил себе и своим людям лишь часть — остальное отправилось в испанскую казну.

Взаимовыгодные отношения между конкистадорами и испанским государством длились недолго. К 1540–м годам вести о зверствах и беззакониях по ту сторону океана стали доходить до Испании все чаще, и им уделяли все больше внимания. В результате были изданы так называемые «Новые законы», запрещающие обращение коренных жителей в рабов и ограничивающие поселенцев в наиболее изуверских деяниях. Столкнувшись с активным сопротивлением этим мерам со стороны многих конкистадоров, Филипп в 1546 году был вынужден послать в Перу с умиротворительной миссией Педро де ла Гаска. Де ла Гаска удалось собрать под своим началом армию и разгромить лидера повстанцев, последнего из братьев Писарро — Гонсало, который был казнен в апреле 1546 года.

Меры Филиппа стали первой в ряду многочисленных попыток со стороны метрополий — властей Испании, Британии, Франции, Португалии — поставить под контроль своенравных заокеанских подданных. Большинство этих попыток так ни к чему и не привели. В случае Филиппа он отступил перед первым серьезным препятствием. В 1554 году, когда король находился в Англии, готовясь к бракосочетанию с Марией Тюдор, испанские поселенцы в Перу направили ему ходатайство о принятии поправки к «Новым законам», которая давала им право использовать труд индейцев пожизненно. Вопреки мнению собственного Совета по делам Индий Филипп удовлетворил ходатайство, получив взамен от поселенцев 5 миллионов золотых дукатов. Поселенцы на Эспаньоле, испытывая жесточайшую нехватку рабочей силы, решили тоже обратиться к королю с ходатайством — о разрешении захватывать карибских индейцев в качестве рабов и значительно расширить ввоз рабов из Африки. Филипп опять согласился, в результате чего коренные американцы и африканцы надолго обрели юридический статус домашней скотины.

В 1569 году в совместной американо–европейской истории произошло важное событие: Филипп II назначил Франсиско деТоледо вице–королем Перу В первый раз европейское государство создало формальное колониальное правительство, которое должно было осуществлять его власть на заморской территории; отныне испанская колонизация представляла перманентный и консолидированный процесс. Событие было историческим и по другой причине: в 1572 году Толедо пленил и казнил последнего инкского императора Тупака Имару. Эта знаменательная смерть продемонстрировала, что сочетания корысти, стремления к наживе любой ценой, невежества, жестокости, дурного управления и невмешательства испанского государства оказалось достаточно, чтобы похоронить целую цивилизацию. Тупак Имару был казнен всего лишь 41 год спустя после высадки братьев Писарро в Перу — целый мир был стерт с лица земли менее чем за средний срок человеческой жизни.

Стоило испанской короне постепенно поставить под контроль «Новую Испанию» (Мексику), Перу и, позже, весь южный континент, как колонисты последовали за конкистадорами тысячами. Миграция как внутри, так и за пределы Испании приобрела внушительные масштабы. В XVI веке потоки переселенцев хлынули на юг из рыночных городов и деревень Кастилии, чтобы заселить область вокруг Севильи и Кадиса; около 150 тысяч испанцев перебрались за океан. Одних звалов дорогу золото и серебро (к 1800 году на Мексику приходилось две трети мировых поставок серебра), другие соблазнялись земельными пожалованиями от королевского правительства — энкомьендами и асиендами.

Стремление отдельного человека к деньгам кажется нам естественным. Однако такое справедливо лишь для общества, в котором, во–первых, сняты ограничения, накладываемые обычаем на приобретение и употребление материального богатства, — ограничения религиозного сознания, социального статуса, правил коллективного общежития — ив котором, во–вторых, богатство приносит положение и власть. Если в прежних европейских обществах высокое положение зарабатывалось военной доблестью, мудростью, причастностью к духовным институтам, то в постренессансной Европе оно, дарующее к тому же власть над другими, приходило вместе с деньгами. Картины личного богатства и роскоши итальянских городов в XV веке будоражили воображение остальной Европы вместе с рассказами о Греции и Риме античных времен. История окрыляла авантюристов, пытавшихся представить себя современными александрами и цезарями, несущими цивилизацию варварам на острие меча.

Коренное население Америк уступало западноевропейцам в военных технологиях, однако покорить его было тем легче, что местные жители совсем иначе понимали природу и форму конфликта. Как и в большинстве других обществ (см. главы 1 и 4), боевые действия у американцев носили ограниченный характер, задействовали строго определенные группы лиц и, будучи в высшей степени ритуализованными, представляли собой тщательно срежиссированное насилие, причинявшее вред минимальному числу людей. Напротив, война по–европейски имела особую моральную цель. Мимолетные стычки, оскорбления, символические триумфы — всему этому не было места, ибо моральным идеалом являлось достижение победы, в котором человек сам открывал себя смертельной опасности и старался насмерть поразить врага. Любой богословский тезис о природе индейской души меркнул по сравнению с грубой реальностью столкновения европейских солдат и коренных американцев лицом к лицу.

В то же время, если зверства против коренных американцев ограничились бы «подвигами» европейских солдат, для остального мира события могли бы не принять столь печальный оборот. Однако европейские умы тоже не спешили встать на защиту примитивных, отсталых язычников, столь неожиданно возникших на окраине известного мира. Те, кто был знаком с историей Европы, Азии и обозримой части Африки, постепенно приходили к выводу, что европейцы и европейская цивилизация на самом деле стоят выше культур и народов других континентов, откуда следовало, что господство первых над вторыми является «естественным» положением вещей. В реальности, конечно, у европейцев не было особенных причин ставить себя выше остальных, ибо в 1500 году население Западной Европы составляло меньше 50 миллионов человек, тогда как в минском Китае и в Индии при Великих Моголах — двух высокоразвитых азиатских обществах — оно составляло 200 миллионов и 110 миллионов соответственно.