– Парень настолько любил девушку, что решил ее убить, – поясняет Верена. Она завороженно разглядывает подростков.

– И съесть, – говорю я.

– Только не съесть, – тихо говорит Верена.

– Да, в последнее время все повредились на каннибализме, это уже не модно, – кивает Виктор и умолкает на секунду. – У нее сиреневые линзы, – почему-то шепчет он, указывая на девушку из компании.

– И что это значит? – спрашивает Верена.

– Пойдем! – Виктор вскакивает и делает нам жест рукой. Мол, следуйте за мной.

Я протягиваю ей руку. Она смотрит мгновение на ладонь, но потом все-таки опирается на меня. Мы вслед за Виктором переходим через хитросплетение трамвайных путей и оказываемся на другой стороне площади. Теперь мы намного дальше от той компании подростков, но зато имеем возможность разглядеть их лица.

– Никого не напоминают? – почему-то приглушенным голосом спрашивает Виктор.

– Я же сказала, Сида и Нэнси, – говорит Верена.

– Ага. Только у Нэнси рыжие волосы и сиреневые линзы, а у Сида выбриты виски и феникс на руке.

– У меня не феникс…

– Так никого не напоминают? – повторяет вопрос Виктор.

– Черт! – говорит Верена.

– А я о чем говорю, – ухмыляется Виктор.

– Ты уже закончил с материалом для ролика? – спрашивает зачем-то Верена у Виктора.

– Издеваешься? Только начал. И я уже говорил: это не ролик, а полноценный фильм. Первую часть уже выложил. Кстати, нужно посмотреть, сколько там уже просмотров, – говорит Виктор.

Мы снова усаживаемся на бортик. Подростки очень быстро теряют интерес к парню на канате. Кое-кто отходит в сторону, но не эти двое. Они продолжают наблюдать за тем, как парень прыгает на веревке. Девушке с сиреневыми линзами скучно. Ее друг начинает кричать что-то канатоходцу. Тот улыбается и делает свой фирменный прыжок с разворотом на 180 градусов. Подростки его уже видели. Больше не впечатляет. И вот уже жестяная банка летит в парня на веревке. Пара человек, что успели отойти от толпы, тут же спешит назад. Затея кажется им интересной. Они начинают орать и подзадоривать канатоходца. Кто-то кидает в него окурок. Кто-то плюет, и слюна по случайности пролетает в сантиметре от несчастного. Не знаю. Это жестоко, по-моему. Канатоходец в смешной шапке меня тоже раздражал, но не сейчас. В данный момент мне его жаль. Я поднимаюсь с места и уже собираюсь разогнать всю эту гвардию.

– Только попробуй, – предостерегающе говорит мне Виктор. Верена предпочитает исчезнуть в экране. Для нее то, что происходит на экране, реальнее настоящей жизни. В такие моменты она, кажется, перестает существовать.

– Если у нее сиреневые линзы, а у него выбриты виски, как думаешь, они знают, как выглядят настоящие Верена и Микки? – спрашивает Виктор. – Нет, это уже ни в какие ворота… – Вторая фраза относится к тому, что происходит на экране.

– Я говорила, что без кадров ограбления все это никому не будет интересно, – задумчиво произносит Верена.

– Покажи, – прошу я.

Канатоходец спрыгивает с каната и шутливо кланяется. Друзья, стоящие все это время по ту сторону веревки, помогают собирать вещи. Сумку с деньгами парень с веревки предусмотрительно держит в руках.

Когда мы приехали в Амстердам, Верена была за гранью жизни. Как тогда в бункере, она только на пару минут в день приходила в себя, а потом выключалась. Благо в этом городе нет недостатка в обезболивающих средствах. Все эти несколько дней мы с Виктором снимали и монтировали видео. Он все еще хотел выслужиться перед начальством, а мне нужно было как-то занять мысли. То, что здесь легально, мне не подходило. Главный страх моей жизни – превратиться в существо со стеклянными глазами и полуулыбкой на лице. Я хочу прожить эту жизнь, какой бы хреновой она ни была. Мне не нужна анестезия. Мне нужна жизнь.

Короче говоря, у нас довольно много материала и куча свободного времени. В итоге мы смонтировали минут сорок видео. Все начинается с того, как одна из ведущих рассказывает об ограблении банка. Потом вроде как смена плана. Это ведь так называется? Вот мы едем в машине, вот уже заброшенный дом в лесу. Чайки кричат (не знаю, причем здесь чайки, Виктор решил, что они лучше всего будут смотреться). Потом нарезка из того видео про Ифти. Отрывок репортажа, в котором рассказывается о судьбе Ифти. Наш побег. Видео, на котором я рисую феникса на асфальте. Нарезка из видео в Гамельне. Небольшой рассказ про дриминг… И тому подобное. Все это сопровождается закадровым голосом, которым я что-то говорю. А Верена лежит в полуживом состоянии. И вот, наконец, мы на площади. Собираемся записать видео с Вереной, но та отсаживается от меня и говорит, что ни за что не будет сниматься.

– Мне нравится быть в роли зрителя, – говорит она и отсаживается еще дальше.

И вот я говорю всякую чушь про то, как нас выбросило на обочину, а она смотрит на канатоходца.

– Интриги нет, – говорит она, закончив с просмотром ролика. – Если бы это было кино…

– Верена?

– Да?

– Это и есть кино, – говорю я. Она смотрит на меня непонимающим взглядом.

– Черт, ну что за свиньи сидят в Интернете, а? – спрашивает Виктор и показывает на экран телефона.

9669: А где само ограбление-то?

Черная Луна: Микки и Верена – два самых крутых психа в истории, а вы из них каких-то героев дешевой мелодрамы сделали.

Псюх 67: Псих один – Микки. Верена – аутист, как врач говорю.

Черная Луна: Ой, да ладно врать. Врач по видео диагнозы не ставит. Без ограбления все равно смотреть не на что.

9669: А я бы посмотрел про их жизни. Тот журналист снял репортаж про жизни Верены и Микки, типа что было до ограбления. Верена, кстати, та еще… штучка.

Черная Луна: Да ладно? Почему я не видела?

Псюх 67: Треш-ТВ тебе в помощь, смертная.

Черная Луна: Никогда не поверю, что не сохранилось видео с ограблением.

Псюх 67: А если правда не сохранилось?

Черная Луна: Пусть еще что-нибудь ограбят.

9669: Ну, ты смелая, сама бы пошла грабить банки?

Черная Луна: С таким, как Микки? Да легко.

Это лента комментариев к первому ролику Виктора, вернее, первой части «фильма». Всего несколько тысяч просмотров. Учитывая многомиллионную популярность ролика про Ифти, это практически ничто.

– Что за репортаж снял «тот журналист»? – спрашивает Верена и громко вздыхает на середине фразы. Я осторожно касаюсь ее плеча. Она уже очень давно так не говорила. Я даже иногда забываю, что ее нужно защищать. Только ее. Канатоходцам я ничего не должен.