В конце концов, уступая просьбам венецианского дожа (подкрепленным богатыми дарами), а также желая успокоить напуганных жестокими расправами с соотечественниками московских итальянцев, великий князь 19 июля 1474 года отпустил Тревизана в Орду. Там посол встретился с ханом Ахматом, который, впрочем, не выразил никакого желания воевать с турками на благо Венеции. В конце концов Тревизан был отправлен татарами к Черному морю, откуда на кораблях вернулся домой.

Памятуя об обещании венецианского дожа возместить все расходы, связанные с Тревизаном, Иван не удержался от маленькой хитрости: вручив незадачливому послу на дорогу всего лишь 70 рублей, он написал дожу, будто дал 700. Уже через 5 дней после отъезда Тревизана московский посол Семен Толбузин повез эту грамоту в Венецию. Конец всей этой истории покрыт мраком забвения. Неизвестно, сумел ли Иван III провести видавших виды венецианских купцов. Но, судя по тому, что эта история попала в московские летописи, проделка удалась.

Конечно, это откровенное жульничество не украшает нашего героя. Однако не будем и судить его слишком строго. На иноверцев в ту пору на Руси (да и по всей Европе) смотрели не только как на врагов, но и как на существа иного порядка, в отношении которых нравственные законы имели не больше значения, чем в отношении домашних животных. Обмануть их тем или иным способом не считалось зазорным. Напротив, в этом видели даже некую доблесть и удаль. Сын своего времени, Иван не чужд был и его предрассудков…

Можно лишь догадываться о том, что рассказывал Тревизан, вернувшись в Венецию, о своих злоключениях в Москве. Известно, однако, что после этой истории Венеция надолго утратила интерес к переговорам с Иваном III. Желая исправить положение, Иван весьма радушно принял в Москве осенью 1476 года венецианского дипломата Амброджио Контарини, волею обстоятельств попавшего на Русь на обратном пути из Персии, куда он ездил в качестве посла. Уже первую свою беседу с Контарини Иван начал с того, что «с взволнованным лицом… стал жаловаться на Дзуана Баттисту Тревизана» (2, 226). Несомненно, он рассчитывал на то, что Контарини передаст этот разговор Совету Десяти и настроит правителей Венеции в его пользу.

(Успех финансовой «шутки» с Тревизаном, похоже, вдохновил Ивана на сходную проделку и с Контарини. Великий князь объявил обнищавшему за время пути дипломату, что берет на себя все те значительные долги, которые тот вынужден был сделать, чтобы вырваться из рук татар. Зная привычки Ивана, можно усомниться в том, что он действительно расплатился за Контарини. Но то, что знатный венецианец, возвратившись на родину, тем или иным способом вернул великому князю соответствующую сумму, едва ли подлежит сомнению.)

Но вернемся к неторопливому развитию матримониальных планов Ивана III. Удивительно, но факт: ни в 1470, ни в 1471 году Москва не проявляла активности в этом вопросе, который как бы повис в воздухе.

Чем объяснялась эта затянувшаяся пауза? Неизвестно. Возможно, Иван был занят сложными расчетами, связанными с началом борьбы за Новгород. В этой крупной игре, где религиозная риторика играла далеко не последнюю роль, ему нужна была «чистота риз». Облачившись в тогу борца с «вероотступниками», он не хотел давать повода для подобных обвинений в свой собственный адрес. Равным образом ему не хотелось тогда вступать в конфликт с митрополитом, активно участвовавшим в антиновгородской кампании. Знаменательно, что возобновление переговоров с Римом совпало с окончанием первого похода на Новгород. 1 сентября 1471 года Иван торжественно вернулся из Новгорода в Москву, а 10 сентября в столицу прибыло новое посольство из Италии. Его глава Антонио Джислярди по поручению папы должен был вновь пригласить московских бояр в Рим за невестой.

О приближении столь необычных послов в Москве, конечно же, узнали заранее. Можно не сомневаться в том, что 1 сентября, в день возвращения Ивана III из новгородского похода, митрополит Филипп был уже осведомлен об этой новости. Летописи отметили демонстративную холодность, проявленную им при встрече великого князя: тогда как вся родня и весь московский двор встречали победителя за несколько верст от столицы, святитель встретил его лишь возле Успенского собора, «толко с мосту болшего сшед каменого до кладязя площадного, со всем освященным собором» (31, 292). Эту фразу следует понимать так: митрополит, встречая великого князя, спустился по ступеням высокого южного крыльца Успенского собора и, пройдя несколько шагов, остановился у колодца, находившегося на Соборной площади (111,110). Учитывая повышенное внимание к церемониалу, присущее Ивану III и не раз проявленное им в отношениях с новгородцами и псковичами, можно не сомневаться: князь понял смысл этого демарша. Однако теперь старый иерарх мог гневаться сколько ему было угодно: игра была уже сыграна.

В Москве не любили торопиться в важных делах и над новыми вестями из Рима размышляли месяца четыре. Наконец, все размышления, сомнения и приготовления остались позади. 16 января 1472 года московские послы, главным среди которых был пока еще все тот же Иван Фрязин — Джан Баттиста делла Вольпе, — отправились в далекий путь. Это было поистине трогательное и величественное зрелище. Через бесконечные заснеженные пространства, через многие границы и государства просыпавшаяся Московская держава потянулась к лучезарной Италии — колыбели Возрождения, главному поставщику идей, талантов и негодяев для всей тогдашней Европы.

23 мая посольство прибыло в Рим. Москвичи были с честью приняты папой Сикстом IV, сменившим умершего 28 июля 1471 года Павла П. В подарок от Ивана III послы преподнесли понтифику шестьдесят отборных соболиных шкурок. Отныне дело быстро пошло к завершению. Через неделю Сикст IV в соборе святого Петра совершает торжественную церемонию заочного обручения Софьи с московским государем. Роль жениха исполнял Вольпе. В ходе церемонии выяснилось, что он не приготовил обручальных колец, которые были необходимым элементом католического обряда. Впрочем, этот казус замяли и помолвку благополучно довели до завершения.

В конце июня 1472 года невеста в сопровождении московских послов, папского легата Антонио Бонумбре, греков Дмитрия и Юрия Траханиотов и многочисленной свиты отправилась в Москву. На прощанье папа дал ей продолжительную аудиенцию и свое благословение. Он распорядился повсюду устраивать Софье, ее свите, а заодно и московским послам пышные многолюдные встречи. Тем самым Сикст IV проявил по отношению к московским послам такой высокий уровень приема, который, соответственно, должен был выдержать и московский государь в отношении папского легата и сопровождавших его лиц. Это был тонкий дипломатический ход. Вынужденное радушие Ивана по отношению к легату должно было символизировать и его уважение к «латинству».

Из трех возможных маршрутов путешествия — через Черное море и степь; через Польшу и Литву; через Северную Европу и Балтику — избран был последний. Он представлялся наиболее безопасным. После долгого пути через всю Европу с юга на север: от Рима до Любека и далее морем до Колывани (Таллина), а оттуда сушей на Юрьев (Тарту), — Софья прибыла во Псков. Это был первый русский город на ее пути. Здесь по распоряжению Ивана III будущей великой княгине была устроена торжественная встреча с хлебом-солью и ритуальной чарой вина. За ней последовало торжественное богослужение в городском соборе. Через несколько дней Софью встречал Новгород во главе с владыкой Феофилом.