Впрочем, в тех вопросах, где интересы митрополичьей кафедры совпадали с интересами великого князя, Филипп был верным союзником Ивана III. Прежде всего это касалось московско-новгородских отношений. Здесь многое зависело от позиции новгородского владыки. Филипп старался поддерживать дружбу с архиепископом Ионой. В апреле 1467 года по его просьбе он отправил в Новгород грозное послание против тех мирян, которые осмеливались посягать на церковные земли. В середине 60-х годов XV века Филипп встал на сторону Ионы в его споре с псковичами. Позднее митрополит яростно обличал новгородцев за интерес к литовскому «латинству», сокровенной причиной которого было усиление политического давления на Новгород со стороны великого князя Московского.

Всецело поддержал Филипп и другое направление деятельности Ивана III — наступление на Казанское ханство. Сохранилось его послание к великому князю, написанное в начале первой большой войны Ивана с Казанью — осенью 1467 года. В нем он сулит мученический венец всем, кто прольет свою кровь «за святыя Божиа церкви и за православное хрестияньство» (44, 180). Тогда же Филипп отправил послание к тверскому епископу Геннадию, призывая владыку убедить князя Михаила Тверского прислать войска для участия в войне с Казанью. Вновь святитель говорит об особом значении этой войны и о том, что все погибшие на ней «яко прежний великомученицы Христови будут и венец мучения восприимуть от Христа» (44, 184). Оба эти послания дышат искренним воодушевлением. Пламень духовного подвига ярко разгорелся в душе святителя Филиппа. Люди такого склада имеют сильное влияние на окружающих. Но они очень не любят компромиссов и сделок со своей совестью. Поэтому им всегда бывает трудно находить общий язык с правителями.

Борьба с литовским митрополитом-униатом Григорием отчеканила характер митрополита. Настроив себя и свое окружение на непримиримую борьбу со всем, что хотя бы отдаленно напоминало о «латинстве», Филипп уже не мог остановиться. Двоедушие оказалось ему не под силу. И когда в конце 60-х годов овдовевший великий князь задумал вдруг жениться на жившей в Риме и слывшей католичкой греческой принцессе Софье Палеолог, Филипп бросил на весы весь свой авторитет, чтобы предотвратить этот преступный, с его точки зрения, брачный союз. Но здесь необходим небольшой исторический экскурс…

Внезапная кончина первой жены Ивана III, княгини Марии Борисовны, 22 апреля 1467 года заставила 27-летнего великого князя Московского задуматься о новой женитьбе. Одни историки полагают, что замысел «римско-византийского» брачного союза родился в Риме, другие отдают предпочтение Москве, третьи — Вильно или Кракову (161, 178). Деятельными исполнителями проекта (а может быть, и его изобретателями) выступили жившие в Москве (или часто бывавшие здесь по делам) итальянцы — братья Джан Баггисте делла Вольпе («Иван Фрязин, московский денежник» русских летописей) и Карло делла Вольпе. В переговоры были вовлечены и племянники братьев Вольпе — Антонио и Николо Джислярди (161, 180).

Источникам известен первый плод матримониального замысла: в субботу 11 февраля 1469 года, когда Москва пропивала последние деньки разгульной православной Масленицы, в город въехал посол из далекого Рима — грек Юрий Траханиот. С ним прибыли и два итальянца, родственники Ивана Фрязина — Карло делла Вольпе и Антонио Джислярди. Так в темную компанию итальянских бродяг и авантюристов вливаются свежие силы — утративший родину, но сохранивший вкус к жизни хитроумный византиец.

После завоевания Константинополя турками в 1453 году многие из греков — в основном люди образованные и состоятельные, знакомые с миром и имевшие широкие связи — не пожелали оставаться на родине. Они разъехались по всей Европе. Природная предприимчивость в сочетании с изощренным и несколько циничным складом ума предопределила историческую миссию этих поздневизантийских интеллектуалов. Они стали закваской для всякого рода смелых проектов. С их помощью Рим надеялся исполнить давнее желание — распространить свое влияние на православную Русь. Кажется, именно греки внушили папе Павлу II (1464–1471) фантастическую идею о том, что, женившись на византийской принцессе, московский великий князь станет претендовать на низвергнутый турками византийский трон и в связи с этим начнет войну с Османской империей. Правители североитальянских городов (Милана, Венеции), не менее папы очарованные разглагольствованиями греков, также поверили в возможность использовать далекую и загадочную Московию как могучего союзника в борьбе с Османской империей. Гораздо лучше итальянцев знакомые с ситуацией в Восточной Европе вообще и Московии в частности, греки едва ли верили в свои собственные проекты. Но при этом они, конечно, не забывали пожинать обильные плоды, взращенные на ниве их фантазий.

Небольшая колония греков издавна существовала в Москве. Она состояла в основном из купцов, дипломатов и духовных лиц. С падением Византии греческая колония увеличилась за счет беженцев. Конечно, здешние условия жизни были весьма далеки от византийских. Греки страдали от морозов, от недостатка культурного общения и враждебности местного населения. Русские издавна привыкли смотреть на них со смешанным чувством зависти и презрения. В отличие от большинства русских, у греков всегда водились деньги. Они умели устраивать свои дела и помогать друг другу. Прокладывая свой путь в чуждой, а порой и враждебной окружающей среде, греки должны были стать изворотливыми и не слишком щепетильными в выборе средств. И потому русские не без основания считали их льстивыми, коварными, склонными к предательству. В то же время нельзя было не признать культурного превосходства «ромеев», засвидетельствованного самой историей «крещения Руси».

Московские князья ценили разнообразные способности греков. Наряду с выходцами из южнославянских стран они составляли высший слой московской культурной элиты. Нужда в их услугах возрастала по мере роста Московского княжества, развития его внутренней структуры и внешних связей. Известно, что Василий Темный имел у себя на службе греков Ралевых, один из которых, Николай, весной 1461 года был в Милане в качестве посла от «деспота России» (161, 176). Однако «звездный час» для греков на Руси настал с осуществлением «римско-византийского» матримониального проекта…

Биография Софьи (в Риме ее называли Зоей) Палеолог достаточно причудлива. «Племянница последнего и предпоследнего императоров Константина XI и Иоанна VIII, дочь морейского деспота Фомы Палеолога (Морея — область в центральной части полуострова Пелопоннес. — Н. Б.) и племянница другого — Дмитрия Палеолога — деспина Зоя никогда в Константинополе не жила. Фома Палеолог бежал из Морей на остров Корфу, куда он привез и высоко почитавшуюся в Морее святыню — голову Андрея Первозванного. Зоя (родилась или в 1449 году, или около 1443 года) провела детство в Морее, ее настоящей родине (ибо и мать ее Екатерина была дочерью морейского князя Захария III), и на острове Корфу. В Рим 16- или 22-летняя Зоя Палеолог с братьями Андреем и Мануилом приехала после смерти отца в конце мая 1465 года. Зоя считалась в Риме католичкой. Палеологи поступили под покровительство кардинала Виссариона, который до Флорентийского собора был никейским митрополитом, но, приняв унию, остался в Риме, а после смерти последнего константинопольского патриарха Исидора в 1462 году получил это звание. (Речь идет о константинопольских патриархах-униатах, живших в Италии под покровительством папской курии. — Н. Б.) Виссарион до своей смерти в ноябре 1472 года в Равенне сохранил симпатии к грекам. Константинопольский патриарх и кардинал Виссарион пытался возобновить унию с Русью с помощью бракосочетания. Не исключено, что Виссарион надеялся на участие Руси в крестовом походе против османов, который он стремился организовать в 1468–1471 годах» (161, 177–178).