– Присоединяйся.

Впоследствии, уже спустя годы, когда бы Джудит ни вспоминала то рождественское застолье 1938 года в Нанчерроу, у нее в памяти всегда возникало как бы некое импрессионистское полотно: все твердые грани размыты мягким светом свечей и ударившим в голову шампанским. В очаге горит пламя, с треском пылают поленья, но смутно маячащая мебель, стены, темные портреты отступают на задний план и сливаются, превращаясь лишь в затененную декорацию, фон для праздничного стола. Посередине его выстроились серебряные канделябры в окружении веточек остролиста, хлопушек, блюд с орехами, фруктами и шоколадными конфетами; темное красное дерево покрывают белые льняные салфетки, самое изысканное семейное столовое серебро и хрустальные бокалы, тонкие и прозрачные, точно мыльный пузырь.

Джудит навсегда запомнила, какие места занимали и как были одеты сидящие за столом. Джентльмены, конечно, в парадных вечерних костюмах: смокингах, белоснежных накрахмаленных рубашках, черных бабочках. Полковник в воротничке с длинными краями-крылышками выглядел так, словно сошел с какого-то викторианского портрета в золоченой раме. Дамы же как будто заранее сговорились, чтобы тона платьев не совпадали и никто не затмил собой остальных.

Полковник сидел, как обычно, во главе стола в своем старинном резном кресле, у него за спиной почтительно застыл Неттлбед. По правую руку от полковника находилась тетя Лавиния. Джудит оказалась между нею и Алистером Пирсоном. Далее – Афина, точно богиня лета, в белом платье без рукавов. По другую сторону от полковника – Джейн Пирсон в своем любимом красном, яркая, как длиннохвостый попугай, а слева от нее – Эдвард. Таким образом, Эдвард сидел напротив Джудит, и время от времени она поднимала глаза и ловила его взгляд, а он загадочно улыбался, словно они оба скрывали от остальных какую-то чарующую тайну, поднимал бокал, показывая, что пьет за нее, и молчаливо потягивал шампанское.

Место сбоку от Эдварда занимала его младшая сестра. В свои шестнадцать Лавди все еще находилась на переломе между отрочеством и юностью, но, как ни странно, это неуютное положение не причиняло ей ни малейшего беспокойства. Она по-прежнему не хотела думать ни о чем, кроме верховой езды, и большую часть свободного времени отдавала заботам о лошадях – убирала конюшни и чистила сбрую в компании с Уолтером Маджем. Наряды, как и прежде, не представляли для нее никакого интереса, обычный ее костюм составляли заляпанные, потерявшие форму после многочисленных стирок бриджи для верховой езды в сочетании с любым старым свитером, который ей удавалось откопать в детской. В тот рождественский вечер на ней не было никаких украшений, темные вьющиеся волосы, как всегда, лежали беспорядочной копной, а живое лицо с поразительными фиалковыми глазами сияло природной красотой, не ведающей косметических ухищрений. Но платье – ее первое длинное платье, купленное в Лондоне, рождественский подарок от матери, – было прелестно. Сшитое из зеленого органди, сочного, как молодая березовая листва, с глубоким вырезом и обильными сборками на вороте и подоле. Даже Лавди не устояла перед ним и надела, не проявив ни малейшего неудовольствия. Все домашние вздохнули с облегчением, в особенности – Мэри Милливей, как никто другой знавшая капризный нрав своей бывшей подопечной.

Возле Лавди сидел Томми Мортимер, а затем, на дальнем конце стола, – Диана в облегающем атласном платье стального цвета. Когда свет падал на его складки, тон платья слегка менялся, и оно казалось то голубым, то серым. Туалет Дианы дополняли жемчужные и бриллиантовые украшения, при этом яркими штрихами были ее алеющие губы и ногти.

Гул голосов нарастал, по мере того как наполнялись бокалы и подавались изысканные угощения. Тонкие, как бумага, розовые ломтики копченой семги, индейка, ветчина, колбасы, жареный картофель, брюссельская капуста и морковь в сливочном масле, клюквенный конфитюр, густой темный мясной соус на вине. Когда тарелки были убраны со стола, платье стало казаться Джудит тесноватым, но это были еще цветочки. Далее подали рождественский пудинг миссис Неттлбед, пирожки с фруктовой начинкой и взбитые сливки по-корнуолльски. Потом кололи орехи, чистили маленькие сладкие мандарины, взрывали хлопушки. Торжественный ужин перерос в озорную детскую вечеринку – все сидели в надетых набекрень смешных бумажных шляпах, зачитывали извлеченные из хлопушек колкие шутки и загадки.

Но наконец все закончилось, а для дам настало время удалиться. Они поднялись из-за стола, теперь уже усеянного обрывками бумаги, обертками из-под шоколадных конфет и ореховой скорлупой, и направились во главе с Дианой в гостиную пить кофе. Уходя, Диана наклонилась, поцеловала мужа.

– Десять минут, – заявила она, – даю вам не более десяти минут на то, чтобы посидеть с портвейном. Иначе всему веселью придет конец.

– И чем мы потом займемся?

– Будем танцевать до упаду, чем же еще!

И действительно, когда джентльмены присоединились к дамам в гостиной, Диана уже все организовала: диваны и кресла были отодвинуты в стороны, ковры свернуты в рулоны, а у радиолы стояли наготове пластинки с ее любимой танцевальной музыкой.

Они запомнились Джудит на всю жизнь – мелодии, которые звучали в тот вечер, в тот год: «Дым щиплет тебе глаза», «Ты – сливки в моем кофе», «Темно-лиловый».

Под эту песню Джудит танцевала с Томми Мортимером, который был так ловок и искусен, что ей даже не требовалось следить за тем, что делают ее ноги. Потом ее партнером стал Алистер Пирсон, и с ним все было совершенно по-другому: он просто перемещал ее резво по всей комнате, будто пылесос. После этого поставили вальс – специально ради тети Лавинии, и тут они с полковником всех заткнули за пояс и вогнали в краску стыда, ибо никто, кроме них, не умел толком кружиться. Тетя Лавиния приподнимала одной рукой тяжелые бархатные юбки своего платья, и ее туфельки с бриллиантовыми пряжками скользили и мелькали со всей легкостью и грацией юности, воскрешая то время, когда она была молоденькой девушкой.

Вальсировать – дело нелегкое. Джудит запыхалась и захотела пить. Она пошла налить себе апельсинового сока, а когда повернулась от стола, то увидела перед собой Эдварда.

– Я оставил лучшее напоследок, – объявил он. – Исполнил свой долг по отношению ко всем друзьям и родным. А теперь буду танцевать с тобой.

Она поставила стакан и очутилась в его объятиях.

Но ее сердце не останавливалось. Оно забилось так сильно, что Эдвард не мог не ощущать его удары. Он крепко прижимал Джудит к себе, тихонько напевая в ухо слова песни, и ей хотелось, чтобы музыка никогда не кончалась. Но пластинка, естественно, в конце концов остановилась, они отпрянули друг от друга, и он сказал: «А теперь можешь пить сок» – и пошел за ее стаканом.

Наступило временное затишье, будто все уже подустали и не прочь были сделать небольшую передышку. Все, кроме Дианы. Она не желала терять время на отдых: каждый миг должен быть насыщен до предела. Снова заиграла музыка, на сей раз – классическая «Ревность», и Диана подошла к креслу, в котором развалился Томми Мортимер, взяла его за руку и силком подняла на ноги. Покорный, как всегда, он привлек ее к себе, и они в одиночестве предались ритму танго.