Брок был не единственной паршивой овцой, но случай с ним, получивший такую огласку, угрожал разоблачить куда большее, обнажить серьезные проблемы сексуального насилия в студенческой среде. Стэнфорду следовало бы пойти на это, воспользоваться моментом и пересмотреть систему правил внутреннего распорядка. Наладить работу служб, которые могут принять неотложные меры, если кому-то будет причинен вред на университетской территории. Проанализировать систему безопасности в кампусе. Организовать поддержку для переживших насилие. Они могли дать понять: то, что случилось с вами, важно для нас.

После того как мое заявление о воздействии на жертву увидело свет, Стэнфорд сделал свое заявление:

Администрация университета заявила, что как только они узнали, кто я, то «связались с ней лично и предложили помощь». Читать их бессовестное заявление, полное глупой гордыни, было словно сыпать соль на рану:

Дженнифер Джей Фрейд, выпускница Стэнфорда и профессор психологии, написала открытое письмо администрации университета, в котором обличила их «самодовольную оборонительную позицию». Она ввела в обиход термин, о котором я никогда раньше не слышала, — институциональное предательство.

В то лето Мишель, выступая в информационной программе, указала, что Стэнфорд так и не принес извинений. Она говорила, что нападение на меня не было ни спонтанным, ни случайным, что для него были «созданы определенные условия». Мишель считалась неприкосновенной благодаря своему пожизненному контракту с университетом, который позволял ей открыто критиковать происходящее. Мне все это казалось бесполезным.

Новости о моем заявлении появились и исчезли, лето как началось, так и закончилось. Тридцать первого августа 2016 года, за два дня до того как Брока должны были выпустить из тюрьмы, позвонила Мишель и заявила, что у нее для меня «хорошие новости». Женщина, занимавшая высокий пост, сообщила ей, что Стэнфорд хочет принести извинения и оплатить мое лечение у психотерапевта. Я назвала эту даму Яблочным Зернышком. Съешьте одно зернышко от яблока — и ничего не произойдет. Но если есть их постоянно в течение долгого времени, можно заработать отравление, последствия которого будут необратимы. Как сказала Яблочное Зернышко, она отправила мне по электронной почте документы, и все, что мне оставалось сделать, чтобы получить деньги, — это просто подписать их. Я ответила, что отказываюсь от каких-либо денег, пока они не согласятся лично встретиться со мной, обсудить отношение к моему случаю и понять, что можно сделать, чтобы избежать подобного в будущем. Мишель посоветовала все-таки принять их предложение, пока они не передумали.

Меня злило, что позвонили они за два дня до освобождения Брока. Интересно, какие у них были мотивы? Обелить свою репутацию и избежать негативной огласки, когда СМИ снова возьмутся за мою историю?

— Что же мне делать? — спросила я совета у Лукаса.

— Если они настроены серьезно, то не откажутся от своего предложения и через несколько дней, — ответил он. — Только в чем для них выгода?

Я уточнила и получила ответ: «Мы должны быть уверены, что вы не подадите в суд».

Тут наконец все стало понятно: я была для них не человеком, а лишь юридической угрозой, зоной вынужденной ответственности.

Хотела презрительно фыркнуть и отказаться: мол, не нужен мне никакой Стэнфорд. Но Мишель постаралась меня отговорить: «Что такое Стэнфорд? Ты понимаешь, что Стэнфорд — это многомиллионная корпорация. Нельзя персонифицировать такую крупную организацию. Это бренд, продающий опыт. Как Микки-Маус, который на самом деле всего лишь взрослый человек, безмолвно томящийся внутри большой ростовой куклы в белых перчатках». Но в то же время, по ее словам, Стэнфорд — это не монолитная структура, он состоит из разных людей, и у всех у них свои цели и задачи. «Там есть люди, которых ты можешь ненавидеть, но есть и те, кто старается помочь тебе», — заключила она, веря в добрые намерения Яблочного Зернышка и в возможность перемен. У Мишель появилась идея убрать мусорные контейнеры, а на их месте установить мемориальную табличку с цитатой по моему выбору. Как мне казалось, это было бы здорово, и они могли бы пойти на это.

Второго сентября 2016 года, просматривая по телефону новости, я увидела, как Брок, в застегнутой наглухо рубашке, выходит через стеклянные двери из окружной тюрьмы, окруженный вспышками камер и бутонами микрофонов, и садится в джип. Я знала, что именно так и будет. Но лето прошло так быстро, я моргнуть не успела — а он уже вышел. В интернете появились целые списки всего на свете, что было длиннее заключения Брока:

Я кликнула на следующее видео, в котором Брок со своими родителями заходит в отель; их окружили журналисты, вопрошающие, не хочет ли он «что-то сказать жертве?». Я на секунду затаила дыхание и приготовилась слушать. Он стоял перед дверями лифта, в солнцезащитных очках, глядя себе под ноги, губы сжаты тонкой полоской. Его родители усмехались. Не знаю, зачем я все еще чего-то ждала.

Мне нужно было уйти из дома. Я пробежалась до ресторанчика. Мужчина за барной стойкой улыбнулся мне и спросил: «Ты из Колорадо?» Я вспомнила, что на мне кофта с такой надписью. «Красивый штат, как и ты. А я из маленького городка к северу…» Я прошла на заднюю веранду и заказала шесть черничных блинчиков. Когда вернулась и снова проходила мимо того мужчины, посмотрела на него, взяла сахар, кленовый сироп и села за свой столик в углу. Теперь я знала, как вернуть себя в реальность, цепляясь за что-то постоянное и ощутимое: «Я ем вкусные блинчики, на улице светит солнце, мне тепло, я вижу розовые бегонии».

Брок вышел на свободу, но жизнь продолжалась, более того, у меня намечался какой-то прогресс в переговорах со Стэнфордом. Соблазн отказаться от их денег был, конечно, велик — во мне говорила гордость. Больше всего меня пугало чувство вины и ярлык, который цепляется к жертве, принимающей любые деньги. Но если моей сестре понадобится психотерапевт, я хотела бы, чтобы она могла себе это позволить. Если я откажусь от денег, а потом она придет ко мне и попросит о помощи, что я ей отвечу? Попроси у папы? Пусть побольше работает? Я хотела позаботиться о близких, сделать для них что-то полезное хотя бы один раз. Но если я возьму деньги, не будет ли это означать, что я отворачиваюсь от всех остальных жертв?