что я говорил, банально. А почему она смотрела на руки?

А-а, так вот оно что… Она ведь брезгливо смотрела. Она уже все знает про меня и про Надю.

Все понятно…"

А лежа в постели, он с еще большим волнением, чем вчера, "просматривал" каждую

детальку, связанную с Дуней. Сильнее всего помнились ее глаза, помнились странно –

головокружением в самом себе, но цвета этих глаз Николай почему-то не рассмотрел, хотя

видел их вплотную. А какие у нее тонкие, высокие, "говорящие" брови… Заснул Бояркин

только на рассвете.

* * *

Через неделю Бояркин все-таки увязался провожать Дуню.

Глядя под ноги, она шла быстро, но как-то неловко, по кукольному скованно. Разговор

не завязывался, потому что ее ответы состояли из "да" и "нет". Они шли напрямик через

огороды с остатками высохшей картофельной ботвы и дудками от подсолнухов. В одном

месте вдоль протоптанной дорожки лежало длинное бревно, шагая по которому, Николай

обнаружил, что ноги его дрожат, и приказал себе взять себя в руки. Но вот они прошли

огороды, и вышли на улицу.

– Куда же вы все-таки будете поступать? – догадался, наконец, заговорить Николай о

том, что ее больше всего интересовало.

– Куда мне нравится, туда и буду поступать, – не оборачиваясь, ответила она.

– Значит, вы стремитесь туда, где вам нравится, а не туда, где вы принесете

наибольшую пользу? – зацепился Бояркин, вспомнив свою прежнюю школьную проблему.

Дуня замедлила шаг и оглянулась.

– Если бы я знала, в каком деле принесу наибольшую пользу, – я бы выбрала его.

– Нет, нет, вы все делаете правильно, – сказал Бояркин, облегченно переведя дух от

того, что она резко сменила тон, – это я так спросил… чтобы вас разговорить. На самом же

деле тут выбора нет. Наибольшую пользу можно принести в том деле, которое любишь.

– Да? А ведь это верно. Как я сама не догадалась. Конечно, это так. А какое дело у

вас?

Уж чего, чего, но вопросов от нее Бояркин не ожидал. Теперь она уже не убегала, а с

интересом поглядывала на него, хотя, конечно же, не видела в темноте лица, шла спокойно и

неторопливо.

– Странно, – проговорил он, пытаясь собрать свои мысли, – а ведь так сразу о моем

деле и не расскажешь. Ну, скажем так, общая задача такова: я хочу обнаружить в жизни узел

непорядков (непорядки ведь тоже имеют свою систему). Ну и, в частности, понять, как

сделать человека лучше. Это уже с педагогической точки зрения.

– А что вы делаете здесь, у нас?

– Здесь я понял, что для решения больших жизненных вопросов надо не только за

книжками сидеть, но еще и жить полнокровной жизнью. Даже, может быть… Да, да – даже,

может быть, любить, потому что именно любовь дает возможность ощущать всю жизнь в

целом так же реально, как реально ощущаем мы теперь, например, эту темноту, прохладу,

дорогу под ногами.

Дуня осмотрелась вокруг и глубоко вздохнула.

– А вы интересный, – искренно сказал она. – Да, впрочем, я поняла это еще тогда, в

клубе.

– Ну, а как же, – засмеявшись, сказал Бояркин. – Я ведь специально стараюсь вас

заинтересовать. А хотите сразу все начистоту?

– Ну, конечно, а как же иначе?

– Ну, так вот… Я хотел с вами познакомиться, потому что вы мне нравитесь. Очень

нравитесь. Да. И поэтому я хочу, чтобы все было открыто… Вообще-то мне сначала надо

было бы еще сильнее вас заинтересовать, понравиться еще больше, а потом уж рассказывать

о себе. Так оно обычно и делается. Но, по-моему, это нечестно. Поэтому я сразу. . Так вот…

Ну, в общем, я женат, у меня есть ребенок. Жену я не люблю… Вот…

– Все это лишнее, – ответила Дуня, посерьезнев. – Я сказала, что вы интересный

собеседник, ну и что? И в ответ на вашу откровенность я могу еще добавить, что с вами мне

почему-то очень свободно. Свободно как ни с кем, но это тоже ничего не значит. У меня есть

друг – я уже говорила.

– Да я это так, – удрученно сказал Николай, – на всякий случай…

– А вы любили свою жену раньше?

– Нет. Не любил.

– Да?! Но разве так бывает?

Мало-помалу Бояркину пришлось рассказать многое о своих семейных

обстоятельствах. Рассказывая, он ловил себя на том, что почему-то словно винится перед

Дуней и почему-то очень верит, что именно она поймет его.

– Тогда я был совсем другим, потому-то и могло такое случиться, – сказал он под

конец и, как ему показалось, лучше понял сам себя. – И все-таки, куда же ты думаешь

поступать? – спросил Николай.

– А вы не будете смеяться?

– Ну, что ты!

Она подумала и решила:

– Нет, вы все-таки засмеетесь. Я не скажу.

Они давно уже стояли около ворот Дуниного дома, и Бояркин чувствовал, что она

снова закрывается какими-то створками.

– Не пойму я тебя, – признался Николай.

– Да я и сама себя очень часто не понимаю, – сказала она, открывая ворота. – Ну,

ладно, я пошла. Прощай.

Бояркин еще постоял, посмотрел в упор на ворота и повернул в общежитие.

После этой встречи Дуня почему-то перестала приходить в клуб и появляться

вечерами на улице.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В субботу, вместо того чтобы закончить работу пораньше, снова пришлось

задержаться – привезли кирпич.

– Они нас так-то, глядишь, и работать научат, – прокомментировал это Цибулевич.

На задержку, в общем-то, не обижались – ведь в другие дни уходили и пораньше.

С работы Николай и Санька возвращались, как обычно, вместе, устало и не спеша –

впереди было воскресенье.

– Завтра под вечер пойдем с Тамаркой в лес сок березовый пить, – с улыбкой

вспомнил Санька.

Бояркину от этого известия стало грустно.

– А ты всех десятиклассниц знаешь? – спросил он.

– Нет, наверно.

– А Дуню?

– Нет, не знаю.

Николай пристально посмотрел на Саньку, не понимая, врет он или нет.

– Ну, помнишь, тогда в клубе она сидела с левой стороны от меня.

– Н… нет, забыл что-то.

Николаю пришлось подробно описать ее, и только тогда Санька вспомнил.

– Ну, так и что? – с улыбочкой спросил он.

– Да так, ничего…

– Ничего. Стоило из-за "ничего" мою память насиловать.

Сокращая путь, они брели прямо по лужам с коричневатой, но прозрачной водой.

Перебродили осторожно: высокая вода сдавливала свободные голенища сапог, приятно

охлаждала нагревшиеся за день в резине ноги, и от холода казалось, будто вода проникла в

сапоги.