и все как будто зазвенело. "Балерина!" – ошарашено

подумал Бояркин. До сих пор он знал только одну женщину, умеющую ходить красиво, – это

была Алла Борисовна, учительница эстетики в училище. И вот теперь еще – "Наташа". То,

что он увидел, обрадовало его, потрясло так же, как может потрясти музыка или картина.

– Дуня! Осокина! – окликнули ее.

Но дверь уже захлопнулась. Девушка, возможно, услышала окрик, но обернуться не

решилась. Подруги, обиженно хмыкнув, поотворачивались от двери. Одна из них, вышедшая

в круг первой, ядовито усмехнулась, резким движением взбила и без того пышную, ровно

подрубленную челку, взглянула на Николая. "Дуня, – нараспев повторил про себя Николай. –

Ев-до-кия. А ведь хорошо! Это имя я бы не угадал".

Бояркин долго еще думал о ней, но музыка оглушала, танцы не кончались, и он,

поневоле отвлекшись, начал разглядывать остальных девчонок. Ребят было не много – в

основном те же, что терлись у бильярдного стола. Не принимая танцы всерьез, они выходили

покривляться и повеселить остальных. Парни были в резиновых сапогах, многие в броднях с

длинными голяшками гармошкой, но здесь это никого не смущало, а, может быть, туфли-то

бы и удивили. Одного – Дроблева, краснолицего, маленького, но крепко сложенного и

быстрого, Николай помнил. Сегодня Дроблев был чуть-чуть потрезвее. Приглашая какую-

нибудь девчонку, он плотно прижимался к ней и топтался на одном месте с каким-то

дурацким восторженным выражением. Парни у бильярда охотно хохотали. Девчонки его

сторонились, но от приглашения отказаться боялись.

На Николая все посматривала та десятиклассница с челкой. У нее были небольшие

круглые глазки, которые на ее продолговатой и, в общем-то, симпатичной мордашке казались

нарисованными. В своем коричневом, тренировочном костюме с лампасами она казалась

очень длинноногой. Увидев, что танцы кончаются, Бояркин пригласил ее.

– Как вас зовут? – спросил он, заволновавшись от ее волос, пахнувших ветром, от

послушности и податливости тела.

– Надя.

"Приятное напоминание, черт возьми", – подумал Николай.

– Я вас провожу, – сказал оп.

– Как хотите, – дрогнув уголком рта, ответила Надя.

После танцев, на улице она приотстала от подруг, и Николай догнал ее. Не сказав

ничего путного за всю длинную дорогу, они подошли к ее дому и остановились у скамейки.

"Зря все это, – подумал Николай, продрогший в своем плаще. – Что же теперь обниматься с

ней на этой лавочке?" Он сел и, не боясь испортить отношений, усадил ее к себе на колени.

Начал поглаживать, отчего она вдруг словно окаменела и лишь сопровождала своей рукой его

руку. Так просидели они с полчаса. В ветвях голой черемухи над головой зашумел

невидимый холодный дождь. У Бояркина застыла спина, прижатая к штакетнику, замерзли

ноги. Домой Надя все не просилась. Первое ошеломление от близости тела девушки прошло,

и Николай, зная, что на большее он с ней, такой зеленой, не имеет права, воспринимал Надю

уже, как манекен. Этот манекен немного дрожал, и застывший, уже подремывающий Бояркин

пытался укрыть ее плащом. Осознав, наконец, всю нелепость положения, он снял Надю с

колен и пожелал спокойной ночи.

– Представляю, что вы теперь обо мне думаете, – сказала Надя.

– Не бойся. Я все понимаю, – сказал Николай, – я уже давно не мальчик.

– Но завтра вы не захотите со мной встретиться.

– Не знаю, но я буду молчать. Не бойся…

Кутаясь в полы волглого плаща и с чавканьем выдирая ноги из грязи, Бояркин

поплелся на другой конец деревни. До общежития было больше километра. Стояла темень, и

лишь около клуба на столбе горел неяркий фонарь, шарообразный свет которого секло

серебристыми штришками мелких капель. "Вот "чернильница", так "чернильница", вот

соплячка, так соплячка!" – разгоревшись от ходьбы, ругался Бояркин. – Да и я хорош!

Поперся! Завтра же в библиотеку!"

В тепло натопленном общежитии он, сидя в трусах на кровати, долго заставлял себя

пойти ополоснуть ноги и лицо. Хотелось ткнуться в подушку и отключиться, но так как он

знал, что отступать от собственного приказа – это последнее дело, то все же сходил к

умывальнику, впотьмах натыкаясь на спинки кроватей. Потом, уже полулежа в постели и

медленно, устало, покачивая ногами в воздухе, чтобы побыстрее их высушить, он вдруг

вспомнил о той девчонке Дуне и удивленно замер. Он видел ее быстрые, летящие шаги. Те

свои несколько шагов она пробежала за какие-то секунды, но в воображении могла идти

сколько угодно. Вот она – голова ее вскинута, красивое лицо решительно, грудь вперед…

Спокойно и глубоко прочувствовав виденное, Николай заволновался еще сильней, чем в

клубе. "Какая же у нее фамилия?" – подумал он и от того, что не мог вспомнить, сгоряча

шлепнул себя по лбу.

Тихой рекой текло незаметное ночное время. Кто-то из строителей храпел. Тикали

часы, и через каждые полчаса из них выскакивала и исправно куковала никем не видимая

кукушка. Больше ничего не нарушало тишину. В окне слабо виднелась дорога,

поблескивающая грязью от какой-то единственной в этом мире звездочки, а за дорогой едва

различимо проступали силуэты домов. В мире не произошло и не происходило ничего

необыкновенного. В нем были только: тишина, ночь, сон. И, кажется, откуда бы взяться

среди всего этого легкому, окрыляющему ощущению счастья? Но у Коли Бояркина оно

откуда-то взялось. Пора было бы уж дать себе во всем отчет, но все было ясно и так. "Это –

ОНО", – понял и узнал Николай.

Когда-то он надеялся получить любовь из теории, усердно просеивал душу разумом,

отыскивая в ней хотя бы искорки, изумлялся любви парализованной, вдвое сложенной

старухи! А теперь это "оно", тот его драгоценный "философский камень" блеснул сам собой,

и все закономерности, все теории его возникновения были просто не интересны. "И ведь кто

бы мог подумать, что такое возможно! И кто мог подумать, что это произойдет здесь, –

говорил он самой своей душе. – Ведь это же чудо из чудес, что я оказался в Плетневке. Но

разве могло этого чуда не быть?"

* * *

Вход в библиотеку был с того же клубного крыльца. Подчиняясь собственному

приказу и наметив вместо кино немного почитать, Николай подошел к клубу сразу после

ужина, но увидел на двери библиотеки маленький симпатичный замочек, и обрадовался.

Удивительно, но заниматься сегодня не хотелось. Оставалось только пойти в кино, а потом

остаться на танцы.

После фильма Бояркин постоял на крыльце с перекуривающим Санькой и вернулся в

фойе. Девчонки заняли вчерашние места строителей. Надя в том же тренировочном костюме,

к огорчению Николая, приветливо, афиширующе махнула ему рукой. С одной стороны от нее

было свободное место,