— Вот и жена мне твердит то же самое. Если бы мы сегодня взяли Джордана, он все рассказал бы в суде и правда в конце концов вышла бы наружу. Как уверяют юристы, с которыми я консультировался, поскольку Джордан стал священником и при условии его искреннего раскаяния шансы, что он и дня не просидит в тюрьме, достаточно велики. Но я просто обязан в память о морпехе и его девушке устроить этот суд над своим сыном. Раз уж их нет в живых, он мог бы пригласить свидетелей и объяснить, что привело к гибели этих молодых людей.

— Возможно, он согласился бы с вами, — заметил я, — если бы вы, хотя бы из приличия, так не поторопились и сами его выслушали.

— Из приличия, — эхом отозвался генерал. — Я считаю, что сын совершил государственную измену во время вьетнамской войны.

— Очень может быть, — пожал я плечами.

— Но моя жена говорит, что это ты помог ему сбежать.

— Он намеренно совершил государственную измену, — заявил я, забеспокоившись, что Селестина дала в руки генерала улики, позволяющие инкриминировать Джордану это преступление. — Он не хотел совершать убийство.

— Ты помог человеку, предавшему родину, — прошипел генерал. — Какой ты после этого американец?

— Такой, который не принесет вам голову своего президента, — рассердился я. — Однако вернемся к вашему сыну. Я помогал Джордану всегда, когда он нуждался в помощи. И уже доказал это.

— Даже если понадобится растоптать флаг своей страны?! — воскликнул генерал, поднявшись с кресла и начав нервно мерить шагами мраморный пол.

Прежде чем ответить, я хорошенько обдумал этот непростой вопрос. Всю жизнь я давал слишком скоропалительные ответы, пытаясь таким образом отстранить людей, если они подходили слишком близко.

— Ради любви к вашему сыну, — наконец сказал я. — Да, сэр, я растопчу флаг своей страны.

— Ты и мой сын вылеплены не из того материала, который сделал нас великой нацией! — заорал генерал, и его голос эхом отозвался в широких коридорах.

— Может быть, и не целиком, генерал, — согласился я. — Но все же и в нас кое-что есть.

— Вы не сражались за свою страну! — презрительно фыркнул генерал.

— В каком-то смысле сражались, — парировал я. — Но вам этого не понять.

— Как ты смеешь так говорить! — обрушился на меня генерал. — Я видел много прекрасных молодых людей, готовых отдать свою жизнь. Они сражались под моим началом и пали в бою.

— Это были замечательные молодые люди, — согласился я. — На войне всегда убивают лучших. Это широко известный факт, генерал.

— В гибели за отчизну есть своя красота. Но тебе этого не понять.

— Так же как и вам, генерал. Мне неловко это говорить, но вы ведь уцелели во всех войнах, которые вела наша страна.

— Во что ты веришь, Джек? — спросил генерал с ядовитой усмешкой. — Есть ли внутри тебя хоть что-то святое, чего никакая земная сила не одолеет?

Я снова задумался и ответил только через несколько минут:

— Да. Есть. Я никогда не предам своего ребенка.

Генерал Эллиот отшатнулся, словно я плеснул ему в лицо серной кислотой.

— Semper Fidelis[113], — прошептал генерал. — Это два самых сильных слова, которые я ношу в сердце. Ничто не может быть выше их. Ни потеря жены. Ни потеря сына. Semper Fidelis.

— Именно в этом городе этот девиз был выбит на монетах, — сказал я. — Кстати, у вас есть деньги? Место, где остановиться? Вы хоть что-нибудь ели?

Генерал покачал головой.

Я взял его за плечи и подтолкнул в сторону коридора.

— Генерал, я никогда не вел в бой отряд морских пехотинцев в Камбодже. Но я чертовски хорошо готовлю. И в кошельке у меня полно денег, а еще есть свободная комната с прекрасным видом на площадь. Это, конечно, ненадолго, но сегодня вы полюбите меня больше, чем Чести Пуллера[114].

— Почему ты это делаешь? — с подозрением спросил генерал. — Ты ведь должен меня ненавидеть.

Я рассмеялся, отвел его на кухню и, пока рылся в кладовке в поисках коробки с пастой, не поворачиваясь, произнес:

— Я вас терпеть не могу, генерал. Но вы отец моего лучшего друга, и я не хочу, чтобы вы ночевали на скамейке на берегу Тибра. К тому же мне представился случай доказать обычное превосходство либералов над нацистами. Согласитесь, такой шанс выпадает раз в жизни.

Вот так холодной римской ночью генерал Эллиот сидел на табурете в моей кухне, а в Апеннинах завывал ветер, вода в мелких фонтанах покрылась тонкой ледяной коркой, а мы, два врага, впервые за нашу непростую жизнь мирно беседовали друг с другом. Я слишком близко подошел к смерти, и это открыло во мне то, что, как я полагал, захлопнулось навечно. Генерал явно провел день в страшных мучениях. Должно быть, почувствовал всю глубину одиночества слов «Semper Fidelis», слетевших с его языка, когда он готовил западню для собственного сына, причем из самых лучших побуждений.

Разговаривали мы осторожно, избегая взрывоопасных тем, заманивших нас в ловушку и приведших к удручающим событиям сегодняшнего дня. Я считал, что Юг с самого рождения взял генерала в плен, заточил в тюремную камеру его характер и не дал выйти на свободу. Генерал Эллиот обладал определенным обаянием, необходимым человеку для блистательной карьеры военного. И генерал пустил в ход все свое обаяние, пока я готовил для него еду и подливал вино. Он рассказывал истории о своем детстве, истории о моем деде и о Великом Еврее, о приезде родителей Шайлы и о собственной службе.

К тому моменту, когда я привел его в гостевую комнату, мы уже смотрели друг на друга иными глазами. Мы беседовали как джентльмены. Наши разногласия и ненависть лежали между нами, словно мины, но мы осторожно их обошли и с достоинством выдержали этот непростой вечер.

Я восхищался мужеством генерала Эллиота, позвонившего в дверь своего врага, да и генерал, похоже, был благодарен мне за то, что я отворил ему дверь.

Когда я дал генералу полотенца и зубную щетку, он спросил меня:

— А Джордан — хороший священник? Или это всего лишь маскировка? Игра, в которую он играет?

— Ваш сын — Божий человек, — после некоторого раздумья ответил я.

— А тебя это не удивляет? — недоверчиво покачал головой генерал. — Неужели я так ошибался в сыне? Разве в нем нет ни капли сумасбродства?

Я тихо рассмеялся, припоминая что-то, и ответил:

— Джордан Эллиот, бесспорно, самый сумасбродный сукин сын, которого я встречал в своей жизни. Для него нет преград.