А потом наступил мир.

Возможен ли он?

Люси крепко спит, когда я подъезжаю к дому отца.

Я ставлю машину на стоянку и смотрю в зеркало заднего вида на сестру. Я постоянно слышу по телевизору и в кино, что дети очень жизнерадостны. Вопрос в том, почему?

Возможно, именно это должно происходить до того, как кто-то станет родителем: Я (вставить имя), соглашаюсь с тем, что, становясь родителем, признаю, что потребности моих детей стоят на первом месте. И по крайней мере в течение восемнадцати лет речь идет не обо мне. Речь идет только о моих детях.

Это ведь не кажется таким уж сложным, правда? Особенно когда ты смотришь на восемнадцать лет как на часть грандиозных ста. Но взрослые так не поступают. Они любят играть в переодевание со своим ребенком в течение года или двух, может быть, радуются, когда они играют в спорт или играют роль в школьном спектакле, но затем, когда шоу заканчивается и фотографии сделаны ради «воспоминаний», они заявляют, что им нужно найти себя, и тогда понимают, что дети – это сложно.

Взрослые воспринимают детей как игрушки или решение проблемы, а не как жесткое обязательство. Я не думаю, что таскание мешка с мукой в школе[17] сможет помочь кому-нибудь понять, каково это – слышать, как моя сестра кричит ночь за ночью от страха.

Может быть, мне просто горько. Нет, я знаю, что это так, и я думаю, что это одна из многих вещей, над которыми мне нужно будет работать. Сразу после того, как я скажу отцу, что он, возможно, застрял с нами на гораздо больший срок, чем когда-либо мог себе представить.

Мой мобильник звонит уже, наверное, в сотый раз за последний час, и каждый раз это мама. Все указывает на то, что она пьяна.

МАМА: «Пожалуйста, вернись домой. Это все какое-то недоразумение».

МАМА: «Пожалуйста. Я не хочу быть одна».

МАМА: «Сойер, ты мне нужен здесь».

МАМА: «Пожалуйста, ответь мне, Сойер».

МАМА: «Я люблю тебя. Неужели ты больше не любишь меня?»

В этом-то и проблема – люблю. Я не знаю, что ответить, и меня охватывает чувство вины. Помочь ей понять, что она алкоголичка, – моя работа?

Люси ерзает в кресле, и ее веки трепещут, открываясь. Она смотрит на меня, а я наблюдаю за ней. Сейчас моя работа – заботиться о ней.

Когда папа открывает входную дверь, на крыльце вспыхивает свет. Он выходит, и его очень беременная подруга стоит у двери, придерживая ее открытой. Я думаю о Веронике, которая не хочет входить в дом без разрешения, думает, что она смерть, что она сделает кому-то больно и что люди должны дважды подумать, прежде чем впустить ее в свою жизнь.

Может быть, папе стоит бояться меня и Люси. Похоже, неприятности преследуют нас по пятам. Я выхожу из машины, и отец останавливается передо мной.

– Что происходит? – Из него сочится беспокойство. – Твоя мама звонила мне без остановки.

Отлично.

– Ты говорил с ней?

– Да. Один раз. Но в этом разговоре не было никакого смысла.

Я потираю глаза и направляюсь к заднему сиденью, но папа опережает меня.

– Я ее заберу.

Чувствую себя беспомощным, когда папа вытаскивает Люси. Она не обнимает его машинально, а смотрит на меня, ожидая одобрения. Должна ли она доверять ему? Я не знаю, но сейчас он наш самый надежный выбор. Я киваю, и она с опаской наклоняется к нему, ее усталость побеждает. Папа несет ее в дом, а я приношу наши сумки и пытаюсь сказать теплое «привет» Тори, когда она впускает меня. Затем я следую за папой вверх по лестнице. Это когда-то было детской комнатой, но теперь здесь стоят две односпальные кровати с подушками и одеялами. Я резко останавливаюсь, потому что мой мозг отключается.

– А где детская кроватка?

– В нашей комнате, – говорит папа, откидывая одеяло и укладывая Люси в кровать.

– Малышу там будет хорошо, когда он родится, – говорит Тори из коридора.

Папа укладывает Люси и бормочет какие-то утешительные слова. Она так устала, что автоматически сворачивается в клубок и закрывает глаза. Если бы все было так просто и для меня. Я выхожу из комнаты, и папа делает то же самое, оставляя дверь наполовину открытой. Мы возвращаемся в гостиную и смотрим друг на друга, как будто мы случайные люди, которые проходят мимо по пути в класс. Будто мы кто-то, с кем знакомы и кого не знаем одновременно.

– Хочешь что-нибудь выпить? – спрашивает Тори.

Я бы отказался, но она хочет что-нибудь сделать для меня, поэтому я соглашаюсь. Она уходит, и папа тяжело вздыхает, прежде чем опуститься в кресло. Я сажусь на диван и решаю быть честным:

– Я уже давно на тебя злюсь.

– Я все понимаю.

– Будь мне куда идти, меня бы здесь не было.

– Это я тоже понимаю. – Он встречается со мной взглядом, и мне хочется отвернуться. – Но ты здесь желанный гость, и мы хотим, чтобы ты остался. Я знаю, что все испортил в прошлом, но теперь я готов быть тем отцом, который тебе нужен. Что бы это ни было, ты мой сын, и мы это исправим.

Я ему не верю. Между нами слишком много лет пропущенных посещений. Слишком много сердечной боли из-за того, что я выбрал сторону мамы. Но он уже впустил меня и Люси. Скорее всего, он платил алименты пятнадцатого и тридцатого числа каждого месяца.

– Мне очень жаль, что я так внезапно появился. Тебе не понравится то, что я скажу.

Папа вытягивает шею.

– Что сделала твоя мама, Сойер?

– Когда я расскажу тебе, то больше не буду играть в эту игру. Игра, в которой я рассказываю тебе что-то о маме, ты обвиняешь ее во всем, а я застреваю посередине. Мне не нравится, когда она делает это с тобой. Я всегда ненавидел эту игру, и я единственный, кто был в проигрыше. Я говорю тебе, что происходит, и ты работаешь со мной, а не против меня.

– Я слышу тебя и ценю твою честность. Может быть, именно это нам с тобой и нужно – говорить то, что у нас на уме, а не сдерживаться.

Чтобы использовать свой голос… голос, который я нашел.

– Нам с Люси нужна твоя помощь. У меня есть проблемы, и я учусь с ними справляться. Но самая большая проблема на данный момент – это то, что мама в беде, и я не знаю, как ей помочь…

Час ночи: молниеносная острая боль в черепе. Я ворочаюсь с боку на бок, закрываю голову руками и плачу в подушку, чтобы папа не услышал.