К нему подошел мрачный Машков. Он не спал всю ночь и теперьзатравленно посмотрел на Дронго.

— Если что-нибудь произойдет, я застрелюсь, —признался он Дронго, — я никогда не прощу себе, что не послушал тебя.

— Какие глупости, — разозлился Дронго, — причем тут ты? Ты офицер и выполнял свой долг. Кончай валять дурака.

— Тебе легко говорить, — вздохнул Машков, — амы не смогли ни перехватить яхту, ни найти этого Абделя.

— У нас есть еще сутки, — напомнил Дронго, —что-нибудь придумаем.

— Это только в кино про Джеймса Бонда можнопредотвратить взрыв за несколько секунд до того, как он состоится. В жизни такне бывает.

— Все равно не нужно так убиваться. Сначала онипредъявят ультиматум, а мы сумеем за это время что-то придумать. Они же нестанут сразу взрывать заряд.

— А если взорвут?

— Если, если… — разозлился Дронго. — Выбросьвсе из головы. Все будет в порядке.

И хотя сам был не уверен в этом, он повернулся и вышел изкомнаты. Дронго понимал состояние полковника и впервые подумал, что Машковусейчас хуже всех остальных. Дронго остановил такси и поехал в «Бел Мон», гдевсе еще оставалась Мария Суровцева со своей спутницей. В общей суматохе о нихпросто забыли, и две молодые женщины постоянно находились в отеле, изнывая отбезделья.

— У вас есть два часа свободного времени, —улыбнулся Дронго, обращаясь к сотруднице, находившейся с Суровцевой. — Яхочу поговорить с арестованной.

— Я не имею права покидать свой пост, — твердосказала молодая женщина, но по ее загоревшимся глазам Дронго понял, что онаочень хочет выйти в город.

— Идите в город, — махнул он рукой, — можетепозвонить полковнику Машкову и спросить у него разрешения. Он подтвердит моиполномочия. Вы же первый раз в Париже. Посмотрите, какой это фантастическикрасивый город.

Поколебавшись, женщина все-таки повернулась и вышла, незабыв захватить свою сумочку. Дронго остался с Суровцевой.

— Будете меня охранять? — насмешливо спросила она.Ее раны уже начали затягиваться, и она чувствовала себя гораздо увереннее, чемпрежде.

— Буду. — Дронго сел на стул напротив нее. —Я бы хотел, чтобы вы мне все рассказал о Хорькове и о людях, которые предложилиему это преступление.

— Опять… — поморщилась Суровцева. — Может,что-нибудь другое?

— Меня интересуют Хорьков и его заказчики, —твердо сообщил Дронго.

— Он же в тюрьме сидит, — удивилась она, —вызовите его к себе, и пусть он вам сам все расскажет.

— У меня нет времени его вызывать. Мне интересен вашрассказ.

— А я думала, что я вам интересна, — вызывающесказала женщина.

— Если вы имеете в виду свои мозги, то да. Мнеинтересно, откуда берутся такие стервы, как вы. Если свое тело, тоже да. Выкрасивая и эффектная женщина. Но не для меня. Мне трудно будет забыть провашего мужа, которого убили по вашей просьбе.

— Что вы заладили про мужа? — разозлиласьона. — Прямо как муха все время жужжите. При чем тут мой муж? Пустоеместо… Я думала, он скромный, а он оказался слабым, я думала, он умный, потомучто всегда молчал. А он оказался просто недалеким человеком. Мне казалось, чтоон сможет стать великим ученым, а потом я увидела, что он не может быть даженормальным мужем и отцом. По ночам один спать боялся, ему страшные сны снились.

— Из-за этого вы его и убили.

— Да, да, из-за этого! И из-за этого тоже. Я же говорю,что он был пустое место. Как он меня раздражал своим постоянным нытьем, своейнерешительностью. Хотите, я вам скажу правду, когда я окончательно поняла, чтоуйду от него?

Дронго молча смотрел на нее. Она тряхнула волосами.

— В постели он вел себя как неопытный мальчик, — свызовом, с каким-то надрывом сказала она. — Все мои попытки как-то егораззадорить ни к чему не приводили. Одна моя московская знакомая посоветоваламне… в общем, сделать то, что мужчины любят больше всего. Вы бы видели, что сним случилось. Он испугался, начал бормотать что-то о чистоте отношений, осемейных узах. В общем, я тогда плюнула на него. А потом он изменил мне.

— Как это изменил? — не поверил Дронго.

— А вот так, — сверкнула она глазами. Было видно,что ей нелегко. — С женой этого стервеца Волнова мне и изменил. Думал, яничего не узнаю. Весь поселок над нами смеялся. У нее только кожа и кости. Выбы ее рожу видели. А он с ней в лес ходил. Их там и застукали. Вот тогда яназло ему и пошла к Волнову. И потом уговорила его выстрелить в машину. Он ведьне хотел стрелять. Вот тогда я ему про его жену и рассказала.

Дронго сидел потрясенный. Он вдруг понял, что ситуация схищением в Научном центре была еще и драмой сразу нескольких семей. Драмой, окоторой никто и ничего не знал.

— Мы этого не знали, — сказал он.

— А вам и не нужно было знать. — Она отвернулась кстене. Было непонятно: то ли она плачет, то ли смеется.

— Маша, — позвал Дронго, — согласитесь, чтотак нельзя.

— Ну да, — сказала она, не поворачиваяголовы, — вам легко говорить. А мне, думаете, было легко? И с этимВолновым. И с Хорьковым, черт бы его побрал! Вечно эта жирная кожа. И изо ртанесет, как из помойной ямы. Я должна была все время слушать его дурацкиерассказы.

— Ему Ревелли предложил украсть заряды?

— Он. И итальянец еще, этот переводчик. Онирассказывали, что есть богатые арабы, которые готовы платить десятки и сотнимиллионов долларов. Хорьков хвастался, что будет самым богатым человеком вмире.

— Они ничего не говорили про этих арабов?

— Ничего. Ревелли все время торопил, просил, чтобы вавгусте у него уже были заряды. Рассказывал Хорькову про этих арабов. Они всечокнутые на своей ненависти к американцам и европейцам, особенно к французам.Ревелли и Хорьков все время над этим смеялись.

— Еще что-нибудь помните?

— Нет. Больше ничего. Они договаривались увидеться вАмерике, в сентябре этого года. Ревелли еще смеялся и говорил, что с Америкойнаверняка ничего не случится.

— Как же вы могли жить с таким типом?

— А что мне нужно было делать? Остаться с подлецомНикитой, который мне изменил? Или с подлецом Волновым? Кому я была нужна? Кому?Вот и вы на меня все время волком глядите. И стервой все время называете.

У нее снова дернулись плечи.

— Ты меня извини, — попросил Дронго — Я, кажется,был не прав.

— Ладно, — отмахнулся она, — что это вы опятько мне на «ты» стали обращаться. Вас и не поймешь, когда «ты», а когда «вы».

— Видимо, когда я нервничаю, называю на «вы», а когдаспокоен, на «ты». Или наоборот, я даже не замечал. Ты меня все равно извини.