Собственный выколотый глаз дергало и дергало болью, плюс каким-то тоскливым зудом, тянуло выдернуть злополучную дужку из рук Горация и доковырять склеру.

— Авис, черт. Почему.

Риторический вопрос. Целест знал, на самом-то деле. Мистики плодили безмозглых «овощей»-отключенных отнюдь не из садизма. Мозгожоры или нет, они ограничены в своей силе.

«Мозги — это жутко сложно», — когда-то хмыкал Целест на сбивчивые объяснения Рони, который в свою очередь понял едва ли половину из немногословной «лекции» Винсента. Воинам проще. Довести до болевого шока, у одержимых все инстинкты на нуле, но нервная система работает; потом… призыв. Призыв похож на заглатывание.

Но мистики не «доедают» до конца, чтобы не умереть самим.

«Мозги закоротить может» — еще одна фраза Рони. Целест даже оглянулся, тихонько шипя от боли, вращая уцелевшим глазом.

— Закоротить. Точно.

Авис подтверждал. Пыль на зрачках туманилась в бельмовую синеву. Убил ли он себя случайно в панике или совершил самоубийство — лучше смерть, чем отправиться живьем к Амбиваленту?

Этого Целест не узнает никогда.

Целест сидел на ступеньке, сгорбившись, словно нищий на паперти; вокруг него танцевали пылинки и крупицы гари, вызолоченные рассветом до янтарного оттенка. Повсюду валялись осколки массивных напольных ваз, одна из колонн крошилась выбитым зубом. Кровавые лужи, гарь и обломки — вместо вычурной тонконогой мебели, стеклянных и каменных фигур — мальчик с рыбьим хвостом печалится оттого, что отколотили обе руки; раздавленные цветы и закопченные стены. На массивной картине над выбитой дверью когда-то шумело море, но теперь расплывалось багровое пятно.

— Закоротить, — повторил Целест, борясь с болезненным оцепенением. Пульсировало горячечно и гулко — в глазнице, висках, кончиках пальцев. Он боялся заснуть.

Нет. Не спать — уже утро, кошмары закончились. Осталась грязь, и…

«Вербена ждет тебя».

— Подождет, — буркнул под нос. От контраста золотистого утра, похожего на прозрачный и напоенный соком яблочный бок, и останков на полу выворачивало. По счастью, желудок пуст.

Зато растекалась гематомой усталость.

«Я видел пять смертей, мне выкололи глаз… я устал. Вербена? Теперь никуда не денется».

Подождет. Немного. Целест должен… позаботиться о мертвых, пока еще есть кому.

Первым делом, впрочем, он занялся собой. Поковылял, отмеряя каждый шаг, к комнатам слуг, — может, там остались какие-то лекарства. Пустынный дом отзывался эхом и потаенными шорохами. Целесту чудилось, будто Вербена наблюдает за ним, только не Вербена больше — сытая от крови и смерти тварь.

Да, теперь он ненавидел ее.

Будь ты проклят, Амбивалент.

Целест толкнул одну из пустых комнат прислуги. Невысокий потолок, простенькая деревянная кровать с рваным матрацем, тумбочка и крохотное зеркальце на стене — по стеклу змеилась трещина. На тумбочке съежился свечной огарок. В углу кровати скомканы несколько тряпок, платьев, должно быть. Обитель посудомойки, наверное… интересно, мертва бывшая владелица или сбежала? Кто-то же сбежал, Кассиус например. И Аида.

Когда Целест наклонился, глаз продолжил вытекать — теплой жижей, похожей на яичный белок. Новая волна боли заставила пошатнуться и вцепиться в грубо отесанный край. Однако усилия вознаградились: Целест нашел перекись водорода. Которую и залил, чертыхаясь и разбрызгивая слюну дырявой щекой, в отверстие глазницы.

Очередная адская боль. Никак не привыкнет — давно пора, а он все извивается, словно уж на сковородке.

Даже смешно. Правда, Вербена?

Ты еще ждешь меня? Остальные умерли, по одному, как полагается во всяких историях. Авис, мистик-ясновидящий, — добровольно. Смерть, знаешь ли, далеко не худшее, если сравнивать с тобою. Смерть не такая фантазерка. Она не богиня… в отличие от тебя.

Ненавижу, сказал Целест. Или вопил, захлебываясь новым приливом агонии. Темнота сгустилась быстро, он только успел подумать — нет, несправедливо. Ночь ведь… закончилась.

А потом очнулся и подпрыгнул на жесткой, пропахшей несвежим потом, грязными волосами и чем-то вроде помойных ведер кровати. Багрянец тек по потолку, рукам и ногам, словно выкупали в клюквенном морсе. Или в чем-то еще, тоже красного цвета.

«Где я?»

Хижина Пестрого Квартала? Цитадель? И… где Рони?

Целест вспомнил через секунду. Застонал. Затем, осознал, что боли почти нет. Слеп на один глаз, но и только — воистину Целест Полудикий; а в целом — отдохнул даже. Шея и ключицы слиплись от слюны, хотелось пить.

«Вербена ждет меня», — подумал он, едва сдерживая смешок. Вербене пришлось, похоже, прождать полдня, пока он спал. До заката… это плохо, наверное. Ночь — время зла. Время Амбивалента.

Ну и черт с ним.

Ждала и еще подождет.

«Мертвые. Я обещал». — И Целест приступил к делу, озаряемый закатом, быстро темнеющим из багрянца в черный провал.

Декстра. Авис. Гораций.

От Декстры — мало что осталось, а над изуродованным трупом уже роились мухи. Горацию и того меньше повезло, в развороченном рту за жаркий денек успели завестись какие-то мелкие жучки, похожие на древоточцев. Один пробирался по золотистой дужке. Целест прогнал его.

Выволочь обоих в сад оказалось нетрудно. Попутно Целест напился воды из фонтана; русалка насмехалась над ним, удерживая в тонких пальцах раковину с жемчужиной. Целест показал каменной дуре средний палец.

Длинноногий Авис оказался тяжелее. Весь путь до сада ноги его часто подрагивали, будто мистик пытался бежать.

Целест сложил трупы под яблоней и цитроном, предварительно расчистив место от листьев и грязи.

Двое мужчин и одна женщина. Тела мало напоминали людей, но это не имело значения. Целест прикусил палец, вспоминая ту самую древнюю молитву, возносимую Богу-Магниту.

Она казалась уместной.

— Requiem aetemam dona eis, Domine:

et lux perpetua luceat eis.

In memoria aetema erit iustus,

ab auditione mala non timebit.

На последнем слоге он поджег мертвецов. Это был спокойный огонь, ничего общего с плазменными сгустками Декстры или полетом феникса-Тао; сродни погребальному покрывалу ярко-рыжего цвета, почти как волосы самозваного коронера. Целест наблюдал за костром, наблюдал, как гаснет за горизонтом солнце, и думал: хочется курить, постыдно проспал целый день, наверняка ведь последний свой день.

Постепенно пламя съеживалось до углей и фиолетовобелесой дымки, вливающейся в густеющее небо.

Впереди ночь. Ночь длинна. Вербена ждет его.

И ему пора.

Притихший дом казался усталым. Потемнелый мрамор — серым, грифельно-серым, как стены Цитадели; резиденция ссутулилась и сжалась, стыдясь луж засохшей крови, ошметков мяса и вороха цветов, стыдливо прикрывающих остатки битвы. Только теперь Целест заметил, что среди мертвых подсохших лепестков появились новые. Они напоминали парчу на язвах прокаженного.