Вскоре дом приходит в упадок. Слугам платить нечем, и жена Клаэса, восхитительная женщина, угнетенная необходимостью уплаты долга в триста тысяч франков, близка к смерти. Ее готовят к последнему причастию и ждут Клаэса.

«Ты, наверное, занят… Тебе ведь надо разложить азот», — с ангельской кротостью обращается она к нему.

Бальтазар Клаэс в отчаянии. Он уже готов бросить свои поиски, но… Его идеи витают в воздухе, над ними работают другие ученые. Если он не найдет «химический абсолют», значит, это сделает кто-то другой. Эти соображения придают ему новые силы. Абсолют преследует его, как иных преследует тяга к алкоголю, женщинам или насилию.

В этом замечательном романе Бальзак, похоже, попытался преподать самому себе своего рода урок. Знание не должно подменять жизнь. Чем больше работает Клаэс, тем ущербнее становится его хозяйство. Особое знание, в основе которого лежит интуиция, превращается у него в специализацию. Это и есть та характерная черта, которая отличает ученого от писателя. Ученый XIX века верит в единство науки — догмат, заимствованный из античных времен, когда наука действительно была единой. Писатель же обладает властью рассматривать вещи и явления с разных точек зрения и объединять их по собственному усмотрению.

В период работы над романом Бальзака терзали сомнения в правильности избранного им затворнического образа жизни, целиком посвященного творчеству. «Я строю хижину при свете горящего рядом дома, — пишет он Еве Ганской. — У меня нет ни друзей, ни последователей. Уж не знаю почему, но от меня все бегут. Впрочем, знаю: никто не любит и не станет помогать человеку, работающему день и ночь; человеку, который не собирается тратить время, чтобы угодить чьей-то прихоти; человеку, который никуда не ходит и к которому приходится являться лично; человеку, чья слава, — если она и состоится, — загремит не раньше, чем лет через двадцать. […] Тот, у кого нет реальной власти, всегда выглядит смешным и жалким».

Упорный труд и творческий дух — не одно и то же. Второе подразумевает универсальность разума, способность к иронии, свободу приложения собственных талантов. Ученый исследует явление, а затем пытается выразить его смысл в абстрактной формуле. Настоящий писатель держит у себя в голове целый мир, и потому легко находит связи между самыми далекими явлениями.

Бальтазар Клаэс, загнанный неудачами и собственным эгоизмом, решается на самоубийство. Он «приставляет к виску пистолет», потому что дочь отказалась дать ему 60 тысяч франков, необходимых для завершения опытов. И, как это нередко случалось в истории научных открытий, судьба делает очередной «зигзаг»: под случайным воздействием вольтовой дуги сернистый углерод превращается у него в лаборатории в бриллиант.

Над ним потешались уличные мальчишки. «Гони колдуна!» — кричали они. Разбитый параличом, Бальтазар Клаэс встречает смерть возгласом: «Эврика!» — «Я нашел!»

«Уберите все лишнее, чтобы было лучше видно», — скажет позже господин Тест. Вот только что именно он хотел увидеть? Какой высший смысл заключался в гибели Клаэса? Какую тайну помогла приоткрыть «бесплотная рука смерти»? Может быть, смерть знаменует лишь завершение жизни, которую поиск недоступной истины уже сделал призрачной? Умирая, Бальтазар осознает, что внутри него жил не только ученый. Он убил в себе свое второе «я», но перед смертью оно воскресло. «Эврика» означает возврат к безмятежной гармонии.

Смерть чудовищно неоднозначна. Сознание того, что ты сделал все, что мог, умиротворяет, но в то же время ощущение, что ты всю жизнь был не тем, кто ты есть на самом деле, заставляет ужаснуться, как ужасался герой рассказа Толстого «Смерть Ивана Ильича».

В сентябре доктор Накар констатировал у Бальзака крайний упадок сил. Он запретил ему не только работать, но даже и читать, и настоятельно рекомендовал уехать в Саше. Тем не менее Бальзак прочел «Сладострастие» Сент-Бева и тут же решил, что напишет кое-что получше. Он думал о «Лилии в долине». Одновременно он начал работу над «Отцом Горио».

И тут разразилась катастрофа! Неизвестно какими путями простодушный и доверчивый господин Ганский перехватил два письма Бальзака, адресованные его жене.

Отпираться не имело смысла. Бальзак попытался выкрутиться и срочно изобрел историю, согласно которой «серьезная и наивная до простоты» госпожа Ганская проявила любопытство к вопросам «чувств» и попросила Бальзака для примера написать ей любовное письмо. Два обнаруженных мужем послания — не более чем образцы «любовного стиля», такая же поделка, как «письма Монторана к Марии де Верней» («Шуаны»), Он и так достаточно наказан одним сознанием, что огорчил своих друзей, и надеется, что господин и госпожа Ганские окажутся настолько великодушны, что извинят ему допущенную неловкость.

Переписка Бальзака с Евой Ганской возобновилась 19 октября, после полуторамесячного перерыва. В этот же временной промежуток стало ясно, что «Отец Горио» займет достойное место рядом с «Евгенией Гранде» или «Герцогиней де Ланже».

Уже «Поиски Абсолюта» показали, что у Бальзака нет зависимости художника от собственных персонажей. В романе «Отец Горио» он с легкостью манипулирует многочисленными героями, понимая каждого и различая всех. Автор по очереди становится каждым из придуманных им людей, всегда оставаясь самим собой.

Как это нередко бывало с Бальзаком, толчком послужила наблюдаемая им сцена из жизни. Ему случилось увидеть, как «умирал старик, целые сутки крича от жажды, но к нему так никто и не пришел. Одна из его дочерей уехала на бал, другая — в театр, хотя обе прекрасно знали, в каком состоянии находился отец».

Бальзак никогда не считал, что отец — это царь и бог, однако, по его мнению, быть отцом, значит приблизиться к пониманию Бога. Именно такую мысль произносит у него отец Горио.

В Древнем Риме отец обладал полной властью над жизнью своих детей. Некоторые черты подобного отношения сохранялись и в дореволюционной Франции. Самого Бальзака воспитывали в убеждении, уходящем корнями к Аристотелю и Фоме Аквинскому, в том, что отец как личность «активно действующая», стоит неизмеримо выше ребенка как личности «потенциальной». Достаточно вспомнить, что Шатобриан не смел поднять глаз на своего отца, а Мирабо никогда в жизни не целовал своего. Почтительное уважение к родителю получило особое распространение в семьях аристократии и буржуазии. Эдгар Кине, к примеру, так смущался, сидя за столом вместе с родителями, что мог остаться голодным. В этой среде считалось нормальным, что ребенок не должен открывать рта, пока его о чем-либо не спросят.

В 1835 году, когда создавался «Отец Горио», отношение в семье к ребенку как к «королю», еще не сложилось, но дети воспитывались уже в гораздо более свободном духе. Из-под неусыпной опеки родителей или наставников они вышли на улицу, обретя некоторую независимость, подчас разрушительную. Ликвидация права первородства также повлияла на ослабление отцовской власти. Убеждения Бальзака в этом вопросе сложились, как мы помним, уже к февралю 1824 года.