После бессонной ночи я с нетерпением ожидала наступления утра. Я знала, верила: все будет хорошо.

Пришла Майя, чтобы остричь мне волосы по приказанию архидьякона. Не двигаясь, наблюдала я за тем, как прядь за прядью падала на пол, как в свете утреннего солнца они отсвечивали красным цветом, — может, и правда, в волосах кроятся магические силы? Мне бы не хотелось верить в это.

— Ах, девушка, как все-таки жаль чудесные косы! Ваша матушка на небесах будет о вас плакать, — вздохнула Майя и смела в кучу блестящие на солнце локоны. — Только взгляните.

Я отвернулась. Это было невозможно. Выполняй правила и доказывай свою невиновность — плакать по волосам будешь после! Я спокойно повязала платком голову и была готова.

— Пойдем же, Майя.

Часовня была полна народу — яблоку негде было упасть. Суд Божий походил на народный праздник. Рыцари и мальчишки-подростки, женщины и девушки — все с любопытством обернулись, когда патер Арнольд ввел меня в церковь. «Глядите, вот идет она, грешница», — читала я в их взглядах. Отец не удостоил меня даже взглядом. Я заняла предназначенное мне место и попыталась сосредоточиться на мессе, которую служил патер Арнольд вместе с аббатом бенедиктинского монастыря. Гервиг из Кёльна восседал на почетном месте, не спуская с меня глаз.

А я… Я не могла усомниться в величии и добродетели Всевышнего. Но я была уверена в том, что невиновна и Он поднимет надо мною свою спасительную руку.

— Встаньте, дитя мое.

Мой духовный отец, взявший на себя обязанности жреца на суде Божьем, появился передо мною с крестом в руке.

— У тебя есть возможность подтвердить под присягой свою невиновность или признать свои грехи, исповедавшись. Я спрашиваю тебя, Элеонора, дочь Альберта Зассенбергского: предавалась ли ты разврату с Гансом, рабом-чужеземцем, который теперь мертв и более не может нести ответственность за содеянное? Подумай, наш Господь, всесильный Боже, владыка жизни и смерти, видящий каждый грех, услышит слова твои!

Патер Арнольд стоял передо мной с просфорой в руке, демонстрируя свое смирение; облачение священника из тончайшего полотна складками ниспадало вниз. В церкви горело множество свечей, заставляя чудесным образом сверкать золотое шитье на епитрахили священника. Я в благоговении склонила голову и закрыла глаза.

— Клянусь пред Богом, что я невиновна, что тело мое чисто так же, как и подобает девице, а все предъявляемые мне обвинения ложны, — произнесла я громко, чтобы смог услышать каждый. — Невиновна. Невиновна, если именно это хочется вам услышать. — По толпе прокатился ропот. Все были возбуждены и взволнованны; наверняка многие ожидали покаянной исповеди с подробностями. В последние дни страсти в народе были раскалены.

Арнольд протянул мне просфору.

— Corpus Domini Nostri Jesu Christi fiat hodie ad probationem![61]— пропел он.

Мне показалось, будто святая сила пронизала меня. Я знала, что Господь обязательно заступится за меня.

После мессы праздничной колонной все направились в деревню, где берег озера уже был убран коврами и хоругвями. Священнослужители окружили меня, так что я оказалась в центре, и под пение покаянных псалмов мы покинули замок. Вся эта пышность обряда оглушила меня. Каждой клеточкой своего существа я чувствовала величие Божие. По каменистой дороге, ведущей в деревню, ноги мои ступали как по облаку.

В небольшом озере купалось солнце, хоругви трепетали на ветру. Зрители расположились на берегу: впереди — знатная публика, за ней — прочий люд. В толпе раздавался перезвон сотен маленьких колокольчиков — мужчинам пришили их к штанам, чтобы защититься в этот знаменательный день от всех злых духов. Плот до самого того места, где я должна была стоять, выложили коврами.

Какой-то низший церковный служитель размахивал своим кадилом над собравшимися и над озером. Патер Арнольд воздел руки к небу и начал читать молитву об изгнании беса, чтобы и от себя отогнать злых духов:

— Exorciso te creatura aquae in nomine Dei patris omnipotentis, et in nomine Jesu Christi filii ejus Domini nostril, ut fias aqua exorcizata ad efugandam omnem potestatem inimici, et omne phantasma diaboli, ut, hic homo…[62]

Его молитва поднималась в воздух, парила над нами и приводила меня в дрожь. Собравшиеся взволнованно говорили в один голос:

— Аминь! Аминь!

Церковный служитель вновь стал размахивать кадилом. Бриз донес до моего лица священный аромат, сознание мое затуманилось.

— Adiuro te aqua in nomine Dei patris omnipotentis, qui te in principio creavit, quique te segregavit ab aquis superioribus et iussit deservire,[63]— продолжал изгонять злых духов из воды патер Арнольд. Я ни о чем не думала, и на душе у меня было хорошо. Когда он закончил, мужчины за моей спиной задвигались. Господин Герхард, наш оружейных дел мастер, помог мне перебраться на шаткий плот. За мною последовали отец, аббат, патер Арнольд с церковным служителем и кадилом, господин фон Кухенгейм и архидьякон со своим секретарем. Габриэль должен был управлять плотом с помощью длинного шеста. Он передал господину Герхарду канат и оттолкнул плот от берега. Я едва успела заметить, как Габриэль подмигнул мне карим глазом. Мой друг не забыл, что я не выдала его отцу.

Наш плот продвигался к середине озера. Я ощутила запах воды, отдающей землей и водорослями. Озеро и я, мы доверяли друг другу еще ребенком с деревенскими ребятишками я училась здесь плавать, что приводило мою мать в ужас…

Габриэль остановил плот и сбросил якорь, чтобы он больше не мог перемещаться по воде. Патер Арнольд возложил мне на руку обе свои руки и продолжил заклинания:

— Adiuro te homo et contestor per patrem et filium et spiritum sanctum et individuam frinitatem, et per omnes angelos et archangelos, et per omnes praincipatus et potestatos, dominations quoque et virtutes…[64]

Я закрыла глаза. «Не оставь меня, о Боже», — думала я. Сердце мое сразу забилось сильнее, я прикусила губы.

— … quod si diabolo suadente celare disposuerts, et culpabilis exinde es, evanescat…[65]