Конец 1930 г. был ознаменован началом нового этапа крестьянского сопротивления (по определению кулацкого), осуществлявшегося теперь, по словам властей, тихой сапой. Выражение «тихой сапой», которое можно перефразировать как «тайком», означает подрывную деятельность, ведущуюся украдкой и без лишнего шума. Как и многие другие жаргонизмы того времени, это выражение по своему происхождению и коннотации относится к военной сфере. В официальной риторике стало все чаще появляться утверждение о том, что кулак изменил тактику. Сейчас он (в большинстве случаев слово употреблялось в мужском роде) «проник» в колхозы, в том числе в их руководство, чтобы изнутри участвовать в акциях саботажа. Его деятельность замаскирована и осуществляется руками бедняков и середняков, особенно «отсталых элементов» вроде женщин, или же ведется в сговоре с местными должностными лицами. Время, когда кулаки открыто протестовали на собраниях, называли колхозы происками Антихриста и организовывали бабьи бунты, прошло{958}. Теперь основная деятельность кулака разворачивалась в колхозах, а его главной задачей стало их разрушение.

По сути, начался новый этап коллективизации. Широкие репрессивные полномочия государства сократили до минимума возможности открытого сопротивления, сведя его к краткосрочным акциям, вроде беспорядков и отдельных всплесков недовольства, характерных для 1930-х гг. В любом случае активное сопротивление редко использовалось в качестве главного инструмента крестьянской борьбы. Оно также не распространялось широко, за исключением периодов фундаментальных перемен, когда верх брали злость и отчаяние. В обычное же время крестьяне предпочитали приспосабливаться, притворяться и сопротивляться более спокойным и не столь конфронтационным образом. После завершения коллективизации государство и крестьянство оказались в тупике. Постепенно бесчисленные толпы городских коммунистов, должностных лиц и рабочих стали редеть, а правительство начало осуществлять свои функции непосредственно из города через систему уполномоченных, крестьянское самоуправление и хлебозаготовительные кампании. Неохотно и с трудом крестьянство стало приспосабливаться к новому порядку. Пассивное сопротивление — тихой сапой — превратилось в главный способ защиты, к которому крестьян понуждали необходимость борьбы за выживание, голод, отчаяние и затаенная злоба.

Повседневные формы протеста являются ключевой составляющей культуры крестьянского сопротивления и представляют собой «достаточно прозаичную, но постоянную борьбу между крестьянами и теми, кто хочет поживиться за их счет, эксплуатируя крестьянский труд, присваивая произведенные ими продукты питания, взимая налоги, ренту и процент». Она может принимать форму отказа от работы, ее затягивания, симуляции, воровства, побегов и саботажа{959}. Повседневные формы сопротивления глубоко укоренились в жизни крестьян еще с первых дней введения крепостного права и продолжали развиваться после революции. Эти уловки не исчезли в 1917 г. и снова стали применяться во время Гражданской войны и в 1920-е гг., когда крестьяне столкнулись с прежде незнакомыми им вызовами со стороны новых «господ».

К концу 1920-х гг. повседневные формы сопротивления получили широкое распространение, поскольку крестьяне стремились уклониться от уплаты налогов или ослабить их бремя, которое включало сборы в натуральной форме. В условиях невыгодных и искусственно заниженных цен на зерно многие крестьяне предпочли переориентироваться на выращивание технических культур, производить самогон или разводить крупный рогатый скот{960}. По мере развития политики властей, отдававшей предпочтение одним слоям общества в ущерб другим, все больше росли налоги, посевные планы и обязательства по госпоставкам. В ответ крестьяне стали прибегать к различным уловкам для сокрытия или смены своего социально-экономического статуса. Они пытались избавиться от ярлыка кулака и перейти в разряд бедняков или середняков посредством незаконной продажи земли, фиктивного раздела собственности, «усыновления» наемных работников, взяток местному начальству для получения поддельных документов{961}. Эти уловки, наряду с созданием «лжеколхозов»{962}, состоявших из родственников, соседей по хутору или отрубу или более зажиточных крестьян, использовались в период коллективизации (а в ряде случаев и позже). Были распространены и более радикальные меры, такие, как самораскулачивание и разбазаривание{963}.

Повседневные формы сопротивления приобрели первостепенное значение в конце 1930-х гг., особенно после завершения коллективизации. Крестьяне поняли, что им не удастся бросить открытый вызов государству и придется жить в жестких рамках нового режима. После 1930 г., особенно в период голода 1932–1933 гг., сопротивление было неразрывно связано с борьбой за выживание. Крестьяне, на протяжении большей части 1930-х гг. имевшие дело с «дефицитной экономикой»{964}, были вынуждены приспосабливаться, чтобы выжить.

Дефицитная экономика стала неизбежным результатом создания новой системы колхозов, в которой в начале 1930-х гг. полностью игнорировался вопрос пропитания крестьян, произведенная сельхозпродукция облагалась грабительскими налогами, царили произвол и бесхозяйственность. Положение крестьянина в колхозе напоминало положение крепостного. Поодиночке или все вместе, колхозники были вынуждены не только отдавать большую часть сельхозпродукции, но и платить МТС в натуральной форме и выполнять множество обременительных трудовых обязательств перед государством и местными властями{965}.[94] В январе 1933 г. была предпринята попытка регулирования и стабилизации ситуации посредством введения фиксированных норм заготовок и закупок (единовременная покупка зерна, а позже и других продуктов, по цене, превышающей установленную по сельхоззаготовкам, после выполнения колхозником заготовочных норм). Однако эти меры государство рассматривало как исключение из правил, продолжая политику драконовских мер в отношении деревни введением децентрализованных заготовок, проводившихся местными партработниками, должностными лицами из близлежащих городов и многими другими функционерами, а также привязкой норм по заготовкам к печально известному принципу «урожая на корню». Он сильно искажал данные, поскольку в подсчетах учитывался еще не собранный урожай{966}.