Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вероятно, он жалеет только о том, что не оставил достаточно денег, чтобы расплатиться с тобой, – сказал Уолли. – Тогда бы ты ничего не знал. Его погубила жадность.
– Я хотел, милорд, – грустно сказал Катанджи, – пока не увидел жемчуг.
– Он протянул руку и поднял сверкающие бусы. – Я не мог удержаться. Я купил их за двадцать – а они стоят по крайней мере две сотни.
Нет, он ни о чем не жалел.
– С этого момента, – сказал Ннанджи, – ты никуда больше не пойдешь без моего разрешения! Ясно? – Его брат угрюмо кивнул, а Брота с мрачным видом смотрела в сторону горизонта. – Исполнять роль раба почетно, когда это делается ради помощи богам, но не ради денег! А теперь – сколько ты мог бы получить за… это? – Он вытащил золотую брошь с изумрудами.
– Семьдесят, или около того, – осторожно предположил Катанджи.
Ннанджи протянул ему брошь.
– Тогда возьми ее, продай и верни долг. Остальное можешь оставить себе.
У Катанджи заблестели глаза.
Ннанджи с сомнением взглянул на остальную часть сокровища, молча ища поддержки со стороны Уолли, а потом Хонакуры, но понял, что они предоставляют ему решать самому.
– Чье это?
– Мое! – Однако в голосе Катанджи не хватало убедительности.
– Нет! – Даже сидя на палубе, Ннанджи мог смотреть на него сверху, словно цапля на рыбу. – Как Первый, ты не можешь ничем владеть. И даже если бы ты был Вторым, это не может принадлежать тебе. Если бы я поручил тебе ухаживать за моей коровой, и она бы отелилась, теленок все равно принадлежал бы мне. Таков закон.
Он посмотрел на жреца, который, усмехнувшись, кивнул.
Несколько мгновений он задумчиво хмурился, пока остальные ждали его решения, а корабль скользил в свете утреннего солнца.
– Я думаю, эти драгоценности осквернены, – сказал Ннанджи. – Их следует отдать Богине в ближайшем храме.
Катанджи и Брота обменялись недовольными взглядами.
– Погоди минуту, – сказала Брота со своего трона, словно алый Будда, готовый изречь проповедь. – Шонсу, ты видел, как Катанджи фехтует. Какой из него, по-твоему, получится воин?
– Мертвый.
Она кивнула.
– Ннанджи, ты тоже это знаешь. У мальчика нет будущего в твоей профессии, но он – прирожденный торговец, каким был мой старший, Томиярро, может быть, даже лучше. У него хорошо бы пошли дела на Реке, даже если он никогда больше не получит новых меток.
– Он не такой плохой, как кажется, – сказал Уолли. – Он просто притворяется.
Ннанджи подозрительно взглянул на Катанджи, лицо которого было лишено какого-либо выражения.
– Но, – добавил Уолли, – он никогда не станет Третьим, если хочет прожить долго. Ннанджи, – мягко сказал он, – госпожа права.
– Пусть он принесет мне присягу, – предложила Брота, – и станет водяной крысой. Это его призвание. Когда-нибудь он сможет жениться на девушке из торгового клана, и у них будет свой собственный корабль. Это лучше, чем быть мертвым, не так ли? – Она по-матерински улыбнулась Катанджи – похоже, вполне искренне.
Ннанджи покраснел.
– Воин нанимается в торговцы?
– Будь любезен, объясни, что в этом плохого? – спросила Тана голосом, источавшим сладость отравленного меда. – Мама и я очень хотели бы знать.
Наступила тишина; Ннанджи напряженно разглядывал драгоценности и шея его покраснела так же, как и его щеки. Он только что собственным языком выкопал себе могилу, решил Уолли, и с интересом стал ждать, сумеет ли он из нее выбраться.
– Ты в самом деле этого хочешь, подопечный? Стать водяной крысой? Торговцем ?
Катанджи поколебался.
– Думаю, я был бы лучшим торговцем, чем воином, Нандж, – тихо сказал он. – Но я хочу остаться с тобой – по крайней мере, на несколько лет.
– Что ж, если ты в самом деле станешь водяной крысой, полагаю, у тебя будет такая возможность, – нехотя сказал Ннанджи.
– Но моя честь, наставник? – у Катанджи были очень большие и очень невинные глаза.
Ннанджи яростно посмотрел на него. Потом, тщательно подбирая слова, сказал:
– Воин гарнизона или свободный меченосец не может заниматься торговлей, так как это отвлекает его от его обязанностей. Однако у водяной крысы есть обязательства перед своим кораблем, так что торговля для него допустима. Это ясно?
Катанджи вздохнул.
– Это очень умно! – Потом он снова взглянул на брата. – Но что скажет тетя Груза?
Снова наступила тишина… звук, словно шум выходящего пара… затем Ннанджи наконец расхохотался, и Катанджи присоединился к нему; они вместе покатывались со смеху над какой-то семейной шуткой, которая остальным была неизвестна. В озадаченном молчании все смотрели на них.
Ннанджи не мог говорить. Он колотил кулаками по палубе. Он несколько раз утирал слезы и пытался что-то сказать… затем снова встречался взглядом с братом, и их снова охватывал приступ истерического смеха. Кем бы ни была тетя Груза, ее имя обладало магической силой.
Для Уолли это было трогательным напоминанием о том, что два брата вместе провели детство – и при том не очень давно. Он пытался идти в бой с очень юными помощниками. И, несмотря на их очевидные различия, братья в действительности очень гордились друг другом.
Наконец припадок закончился, и Ннанджи вновь обрел контроль над собой.
– Ладно, малыш, – сказал он. – Можешь оставить все себе… кроме этого.
– Он протянул руку и поднял жемчужную нитку, которая извивалась в его пальцах, словно пойманный солнечный луч. – Госпожа Брота, не могла бы ты запечатать все остальное в мешочек и положить в безопасное место? Если со мной что-то случится, все это будет принадлежать Катанджи.
– Конечно, адепт, – сказала Брота.
Ннанджи некоторое время разглядывал жемчуг.
– А эти жемчужины… они самые прекрасные из всех, и они честные – благодаря им всплыла вся эта история. Так что я оставлю их на виду, как напоминание нам, чтобы мы были честными. Но их красота померкнет по сравнению с другой красотой.
Он поднялся, повесил бусы на шею Таны и быстро ушел.
Тана задохнулась от изумления и подняла руку: двести золотых ? Она посмотрела на мать, потом на Уолли. Потом вскочила и побежала за Ннанджи.
– Вот дерьмо! – с нескрываемым отвращением тихо пробормотал Катанджи.
– Вероятно, ты хочешь присутствовать при опечатывании, молодой человек?
– спросил Уолли. Хонакура понял намек и увел Катанджи вместе с его сокровищем. Томияно последовал за ними, оставив на палубе лишь Уолли и Броту.