— Князь просит, чтобы груз сопровождало не менее десяти норманнов, — уточнил гонец, — причем обязательно лучников, что значительно усилит охрану каравана.

— Передай князю, что их будет шестнадцать. Лучших лучников варяжской гвардии.

Гонец удалился, а Мария еще какое-то время окидывала норманна игриво-ироничным взглядом. Она словно ждала, когда он, наконец, поймет, что именно здесь происходит.

— Вам, конунг конунгов, не кажется, что вы так и не оценили все великодушие моего поступка, моего жеста?

— Вы — о кораблях своего брата и покровителя, на одном из которых уйдет мой тайный груз?

— Я — о том, что знаю, какова цель этих ваших тайных даров. Князь Ярослав отказал вам в праве на руку дочери как изгнаннику и нищему наемнику, и вот теперь вы пытаетесь поразить воображение правителя и его дочери Елизаветы. Другая на моем месте приказала бы затопить все эти ваши дары в море, на ваших же глазах, а я, глупая, пекусь о том, чтобы они достигли Киева. Многие ли женщины способны на такое жертвенное всепрощение?

— Попытаюсь оценить это, — приложил руку к груди Гаральд.

— Кстати, на одном из судов князя Орадиса, который налаживает сейчас торговые связи с Киевом, Переяславом и Новгородом, вернулись норманны, переправлявшие три предыдущих тайных груза. Все сокровища доставлены в Киев, а все хранители его уцелели и вернулись. В том числе и бывший пират под прозвищем Славянин, которому вы спасли жизнь.

— Тебе известно даже о Славянине?

— Нам следует сплачивать вокруг себя таких надежных, преданных людей. Не знаю, правда, согласится ли киевский князь когда-либо вернуть вашу военную добычу. Но это уже вне моей воли.

На рассвете эмир Абдаллах был немало удивлен, увидев, что конунг Гаральд растянул свою пешую варяжскую гвардию в несколько жиденьких шеренг, на всю ширину приморской равнины. За ней спешно формировались такие же нестройные шеренги пеших византийцев, которых сарацины узнавали по блестящим кирасам и высоким, увенчанным широкими гребнями римским шлемам их офицеров.

Но самое странное, что все это воинство подпиралось нагромождением разбросанных по всему предгорью повозок, на которых находилась огромная добыча, которую викинги успели награбить по городам и селениям Южной Италии и Сицилии, но пока еще не сумели перегрузить на стоявшую здесь же, в заливе, флотилию. Судя по всему, опасались его, эмира Абдаллаха, отрядов, рейдировавших по побережью.

— На что он рассчитывает? — спросил шейх своего сына, полководца Сардала, восседавшего рядом с ним на мощном, прикрытом кольчугой римском боевом коне.

— Разве что на свои конные отряды, которые прикрывают его обоз с флангов, — лениво цедил молодой командир, сонно осматривая позиции врагов, — ну, еще, может быть, на конный римский легион, который скрывается в недоступной для нас горной чаше, сразу за обозом. Маниак и Гаральд решили, что ты потерял слишком много всадников, и не думали, что ты введешь в бой почти весь гарнизон крепости.

— Но почему они так растянули свои шеренги?

— Тактика византийцев: они хотят, чтобы наши легковооруженные всадники просочились в глубину их порядков и увязли в мелких стычках, натыкаясь на стрелы и копья.

— Тактика византийцев? — слабо улыбнулся Абдаллах. — Мы воюем с викингами и византийцами уже не первый год, однако никогда раньше с подобной тактикой не сталкивались.

— Там шли сражения отдельных отрядов. Мы штурмовали их лагеря, они наши. А теперь мы сошлись армия на армию; эта битва — решающая. При любом исходе нам пора возвращаться на африканский берег.

Сегодня сын возглавил большой отряд тяжелой конницы, которая была сформирована из гарнизона ближайшей крепости. Вчера викинги сумели предстать перед всадниками эмира таким плотно сбитым каре, в середине которого находилась легкая пехота и лучники византийцев, что разорвать его конница сарацинов так и не смогла. В течение всех шести атак его воины метались вокруг этой живой крепости из тел и щитов, ощетинившейся копьями и луками, но только зря теряли сотни своих соплеменников.

В их разговор ворвался голос командира разъездного отряда, который проводил разведку в низинной части полуострова, у самого залива. Чтобы не терять времени, он еще на ходу прокричал, что, по донесению лазутчиков, почти половина судов флотилии вместе с погрузившимися на них византийцами, во главе с Маниаком, еще ночью ушла в сторону итальянского берега, к тому же и значительная часть римской конницы тоже ушла по прибрежью в сторону пролива. А повозки четырех обозов, которые столпились у пристани, под прикрытием двух фортов, были подняты сюда, очевидно, для того, чтобы не мешать легионам Гаральда поспешно бежать к судам. Или же для того, чтобы здесь они находились под более надежным прикрытием.

Его слова подтверждались тем, что повозки до сих пор стояли четырьмя обозами, между которыми тут и там виднелись еще какие-то большие возы с высокими насадными бортами. Находившиеся вне лагерей, они служили византийцам и их наемникам в роли госпитальных. Несколько таких же возов было расставлено и между шеренгами норманнов.

Впрочем, разгадывать замыслы конунга эмиру уже было некогда. Пока византийцы не опомнились, нужно было действовать. Выстроив тяжелую конницу клином, наподобие тех, какими порой бросались в бой германские рыцари-наемники и испанские идальго, Абдаллах нацелил ее в самый центр шеренг противника. Этот корпус должен был рассечь византийцев на два крыла и, достигнув обозов, привести за собой отряд легких всадников.

Пока тяжелая конница будет перекрывать выход из горной котловины, откуда к Гаральду могло поступить подкрепление, легкие конники должны были расправляться с охраной лагерей и, вместе с частью воинов Сардала, громить тылы норманнов. Двум остальным корпусам приказано было обойти византийцев с флангов. Эти конные корпусы усиливались небольшими отрядами пехотинцев, набранных из тубильных африканских племен. Вооруженные в большинстве своем сразу двумя большими ножами, лишь приблизительно напоминавшими сабли, они рвались в бой, воинственно размахивая обеими руками и издавая при этом душераздирающие вопли.

И хотя арабы высокомерно называли их «черными резниками» и относились к ним соответственно, тем не менее в сутолоке битвы стаи этих чернокожих были так же опасны, как и стаи шакалов для отбившихся от каравана путников.

Сам Абдаллах под прикрытием пяти сотен личной охраны должен был оставаться на холме, чтобы наблюдать за ходом битвы, в которую намеревался вступить уже перед ее завершением. Однако сегодня с самого начала битвы он чувствовал себя неуверенно. Возможно, впервые за много лет, проведенных им в военных походах, трусливое, но в то же время спасительное желание бежать Абдаллах почувствовал задолго до того, как в этом появилась хоть какая-то реальная необходимость.

В том-то и дело, что бежали пока что не его воины. Первое, что поразило эмира в этой битве, — это бегство двух авангардных шеренг норманнов. Едва корпус Сардала начал свое неспешное сближение с врагами, как передовые легионы бросились панически бежать, прорываясь между шеренгами лучников. Этот замысел Гаральда стал понятен Абдаллаху лишь тогда, когда он увидел, что и лучники тоже поначалу стали отходить, но вскоре сгруппировались вокруг широких, с надсадными бортами, повозок, которые — прикрытые сверху высокими козырьками на подпорках — вдруг превратились в передвижные крепости, на каждой из которых приподнялись доселе скрывавшиеся лучники и копьеметатели. Так же вели себя и те отряды, которых арабы пытались обойти с флангов.