В Эгейском море два судна, на каждом из которых находилась часть огромной добычи Гаральда (это разделение было произведено специально, для подстраховки), под усиленной охраной лучников ушли в сторону Лемноса. Откуда, вызванное голубиной почтой, навстречу им должно было выйти судно преданного конунгу понтийца Визария. Эти трое судов должны были присоединиться к купеческому каравану императорского наместника, усилив его охрану и усилив, таким образом, собственную безопасность. А караван шел к берегам Руси.

Через двое суток, когда викинги уже швартовали свои суда в одной из фракийских гаваней, на корабль Гаральда вернулся голубь-гонец. В записке, которую он доставил от грека Визария, сообщалось, что груз принят и завтра караван уходит в сторону Константинополя, а оттуда — на Крым. А еще он сообщал, что в Норвегии сейчас правит пятнадцатилетний племянник Гаральда король Магнус I, взошедший на трон в конце 1035 года, после смерти завоевателя Норвегии Кнуда Великого. Сын Кнуда Свен, который претендовал на норвежский трон, умер год спустя, и теперь Данией правит брат Свена Хардекнуд. Эти два правителя — Магнус и Хардекнуд — заключили между собой договор, который наконец-то умиротворил два подвластных им норманнских народа. Мало того, они даже договорились, что если кто-то из них умрет, не имея наследников, то все подвластные ему земли и народы перейдут под корону второго.

Известия из Норвегии оказались для Гаральда куда ценнее, нежели сведения о том, что, избежав стычек с пиратскими рейдерами, суда с его сокровищами дошли до Лемноса. Получив их, конунг впал в такое подавленное состояние, что первый бой с местным отрядом повстанцев на окраине прибрежного поселка прошел как бы вне его сознания. Он дал Гуннару согласие напасть на повстанческий лагерь, невозмутимо проследил с вершины горы за тем, как, оставив свои укрепления, большой, но плохо организованный и обученный отряд фракийских крестьян ринулся на плотно сомкнутые фаланги норманнов и византийцев, и затем так же спокойно выслушал доклады командиров своих легионов. Значительная часть повстанцев пала под стрелами византийских лучников, все остальные, кто не успел бежать в ближайшее предгорье, были изрублены викингами, которые вели себя в бою как бездушные машины.

— Оказывается, — мрачно делился Гаральд своими размышлениями с Гуннаром и Скьольдом Улафсоном, который, как и при короле Олафе, возглавлял личную охрану конунга конунгов, — в Норвегии уже все решили без нас.

— Неплохо уже хотя бы то, что Норвегия вновь получила своего короля, — молвил Гуннар. Как и Улафсон, он знал содержание письма Визария, и оно тоже заставило его задуматься над тем, что они делают в этих далеких краях, чего добиваются и на что надеются.

— Что она его получила, короля своего, кхир-гар-га!

Нет, Ржущего Коня никто в шатер конунга не приглашал. Он и не нуждался в каких-либо приглашениях. Во время одного из сицилийских сражений этот косматый великан изрубил трех арабов, которые буквально наседали на подуставшего Гаральда. После битвы конунг сам благородно признал, что Льот, по существу, спас ему жизнь, потому что никого другого из викингов рядом не было. Но теперь Гаральд расплачивался тем, что Ржущий Конь взялся опекать его, провозгласив себя при этом личным телохранителем. А поскольку начальник охраны этому не противился, а конунг, скрепя зубами, пока что терпел его постоянное присутствие, то и в шатер командующего Льот входил всякий раз, когда там оказывался Улафсон. А иногда и без него.

— Во всяком случае, теперь нам не придется сражаться за свободу своей страны с датчанами, — добавил немногословный Улафсон.

— А кто сказал, что со своими соплеменниками сражаться за корону проще, нежели с ненавистными пришельцами? — возразил конунг конунгов.

— В твоих словах — безусловная правда, — вынужден был признать Гуннар. — Отстаивать свое право на корону в битвах с норвежскими воинами, идущими в бой под флагом норвежского короля, это значит быть проклятым своим же собственным народом.

— Отстаивать корону, кхир-гар-га!..

Норманны сидели в шатре с откинутым пологом, установленном на вершине холма, и видели, как предзакатное солнце наливалось багровыми оттенками крови. Оно напоминало пламя, полыхавшее на седловине недалекого хребта, в котором ритуально сжигали тела около двух тысяч повстанцев, погибших в недавней сече. Но сгорали только тела, а кровь их поднималась по солнечным лучам, наполняя собой пораженное происходящим небесное светило.

Викинги говорили еще о чем-то, но Гаральд словно бы не слышал их доводов. Он восседал в своем, устланном тигровой шкурой, походном бамбуковом кресле, подавшись вперед и воинственно упираясь руками о коленки.

— Пока мы истребляли эгейских пиратов и африканских сарацинов, Магнус и Хардекнуд успели поделить между собой датскую и норвежскую короны и даже определили, кто и как будет владеть их наследством, — продолжил он свои рассуждения, причем таким тоном, словно уже сейчас решал: отправляться ему в поход против этих самозванных наглецов или еще немного выждать? — Как будто я вообще не имею права претендовать на трон своего брата, словно меня попросту не существует!

— Но ведь ты, конунг, сам говоришь, что все это время находился слишком далеко от Норвегии, — простодушно заметил Улафсон, отличавшийся прямотой и категоричностью своих суждений. — На любую корону всегда находятся десятки претендентов, и рассчитывать на то, что эту корону станут носить по миру, выискивая одного из них на полях сражений то ли в Сирии, то ли на Сицилии или во Фракии, — не приходится.

— Так что, может, уже пора думать о возвращении в нашу Норманнию, конунг Гаральд? — неуверенно спросил Гуннар.

— Теперь уже действительно пора, — согласился тот. — Однако договор требует, чтобы мы служили еще в течение почти полутора лет, то есть до конца следующего года.

— Значит, нужно повести себя так, чтобы византийцы были рады избавиться от нас еще до конца этого года, — хищно ухмыльнулся Гуннар.

— Вряд ли до конца года нам удастся подавить восстание, — молвил Гаральд.

— Или к весне следующего.

— Этим бунтовщикам торопиться некуда, они — не пришельцы, которые всегда стремятся как можно скорее навязать противнику главное сражение и добыть победу. Эти действуют на своей земле, поэтому будут бегать от нас, как зайцы. Вот увидите: они станут распускать отряды по домам и снова собирать их, некоторые отряды уйдут в горы, чтобы оттуда нападать на византийские гарнизоны и караваны. Они попытаются жечь наши корабли и взять под свой контроль судоходные реки. Я порой жалею, что в свое время наши конунги и ярлы не потрудились создать такие же отряды в Норвегии, чтобы действовать против датчан.

— Что ж, в таком случае придется еще какое-то время потерпеть эту пытку чужбиной, — вздохнул Улафсон. — Но теперь уж тебе, Гаральд, нужно быть, как никогда, осторожным.

— Ты — наш конунг конунгов, — поддержал его Гуннар. — Ты — наш король. Ты отстаивал норвежскую корону на поле сражения вместе с королем Олафом, а не Магнус. Поэтому никого другого мы не признаем. Да и нет в Норвегии воина и конунга более достойного.