Что же способствовало такому внезапному расцвету инновационных практик у кроманьонцев? В ходе более ранней эволюции приматов и гоминидов совершенствование адаптивного поведения было связано с увеличением размеров головного мозга (вспомните работы Робина Данбара), но, судя по размерам полости черепа, у неандертальцев мозг был не меньше, а даже, возможно, больше, чем у ранних Homo sapiens современного типа. У кроманьонцев изменилась взаимосвязь между поведенческими преимуществами и морфологией мозга. Возможно, это произошло в результате того, что между нейронными сетями образовались новые связи, способствовавшие переходу к кросс-модулярному мышлению и обеспечившие гибкость внимания; а образование связей, в свою очередь, могло объясняться удачной мутацией. Если это действительно так, сравнимы ли такие изменения по своему воздействию с небольшой вариацией в человеческом гене FOXP2, о которой я говорил в главе, посвященной любви, и которая, по всей видимости, сыграла ключевую роль в развитии речи? Было ли это поворотным моментом в человеческой эволюции, возвестившим о зарождении воображения?

Древние рисунки в пещерах Франции и Испании удивительны и достаточно сложны в эстетическом отношении. Как правило, это изображения крупных животных, населявших тогда Европу (зубров, оленей, горных козлов, лошадей, мамонтов и туров); такие рисунки перемежаются изображениями женских половых органов и очертаний ладоней. Джудит Турман, посетившая пещеры в Ардеше на юге центральной Франции, в своей статье в The New Yorker (2008) описывала общее впечатление от этих рисунков: изображения, составляющие этот своеобразный бестиарий, «настолько живые и точные, что в отблесках факелов казалось, будто звери вот-вот бросятся на нас со стены». Нет никаких сомнений, что эти рисунки свидетельствуют о возникновении у человека новой ментальной способности – воображения.

Однако возникает вопрос: имели ли эти замечательные существа, изображенные нашими предками, какое-либо символическое значение? Об этом ведутся нескончаемые споры. Были ли пещеры для древних кочевых охотников просто убежищем от холода и прочих климатических невзгод? Или же они имели ритуальное значение для ранних шаманистических культов, обеспечивавших связь зримого и незримого миров{328}? Роль шамана, судя по сохранившимся сегодня сообществам охотников и собирателей, состояла в путешествиях между этими мирами, общении с предками, духами, прошлым и будущим и получении в результате этого особой мудрости, необходимой для решения насущных задач. Выполняли ли наскальные рисунки какую-то функцию в этом общении с воображаемыми мирами, где шаман был проводником? Некоторые ученые считают, что расположение этих рисунков в отдаленных участках пещер и их концентрация вокруг проходов или трещин в скалах свидетельствуют в пользу этой гипотезы. Обведенные краской отпечатки ладоней могли выполнять определенную ритуальную роль, обозначая связь с богами подземного мира.

Но даже если оставить в стороне эти споры, само по себе искусство верхнего палеолита имело большое социальное значение, считает профессор антропологии Лондонской школы экономики Морис Блох{329}. По его мнению, эти артефакты сигнализируют о радикальных изменениях в человеческом мышлении и социальном порядке. Блох считает, что «религиозные представления являются неотъемлемой частью ключевой адаптации, появившейся только у людей современного типа… способности представлять иные миры», и добавляет, что это «адаптация, на которой основано современное общество». Иными словами, именно гибкость воображения, о появлении которой свидетельствуют пещерные рисунки, отличала кроманьонцев, первых людей современного типа, от их предков.

Вслед за Адамом Смитом профессор Блох утверждает, что человеческое общество существует как система социального порядка благодаря взаимодействиям составляющих его людей. В этом смысле социальная организация групп у людей и высших приматов, ближайших наших родственников из ныне существующих видов, мало чем отличается. Например, шимпанзе, как и мы, могут создавать долговременные союзы; они, если допустимо так выразиться, эгоистичны, однако проявляют заботу о родственниках; иногда делятся пищей; при необходимости способны на хитрость ради достижения определенных «политических» целей. Профессор Блох называет такие взаимодействия антропологическим термином «операционно-социальные», и именно они необходимы для того, что описывается концепцией бартера и обмена Адама Смита. Однако такое поведение нужно отличать от «трансцендентно-социального», которое в основе своей является продуктом воображения и определяет сложность человеческой культуры. Такое поведение нехарактерно ни для шимпанзе, ни для других высших приматов.

В человеческом обществе эти два типа поведения – операционное и трансцендентное – тесно переплетены. Это очень наглядно проявляется в организации рыночного общества, где центральную роль играют товарно-денежные операции. Однако такие абстрактные понятия, как деньги, ценность или наследование собственности, обеспечивающие жизнеспособность рынка, – продукты воображения: это трансцендентные понятия. По сути, трансцендентно-социальное поведение отражает человеческое стремление к порядку и смыслу. Жизнь быстротечна в своем движении от рождения через развитие, воспроизводство и старение к смерти. Так в чем же ее назначение в более широком смысле? Человеческое самосознание рождает подобные вопросы и стимулирует постоянный поиск ответов на них. В воображении мы можем представлять себе трансцендентные процессы и разгадывать эти загадки, создавая миры и социальные роли, которые структурируют наше существование, поскольку позволяют выйти за рамки биологической предопределенности жизненного цикла. Человек, наделенный способностью мысленно выступать в любой роли (например, сострадательного врача или доброй матери), представлять даже смерть и то, что за ее пределами, может таким образом воспринимать себя вне времени и повседневных взаимодействий, становясь частью всеобъемлющей социальной сети, связывающей поколения.

Именно через трансцендентное поведение (пример – духовное общение шамана с иными мирами) воображение обычно помогало человеку обрести стабильность и смысл в вечно изменчивом мире. Используя воображение, люди всегда поверяли свой путь в многогранном социальном мире. Блох считает, что логика такой адаптации очень проста. Если человек одновременно взаимодействует с операционным и трансцендентным (то есть оперирует фактами, но также живет и фантазиями) и делает это начиная с раннего детства, то вполне очевидно, что общество должно быть устроено по сходным принципам. То, что зарождается как детская ролевая игра, затем становится определяемой культурой реальностью, которая дополняет повседневный опыт. В этой реальности можно жить, отдавать дань уважения предкам, в нее можно вовлекать других людей. В качестве примера приведу целый ряд современных культурных стереотипов. «Я американец. Я живу в стране возможностей и свобод, которые воплотились благодаря идеям и жертвам отцов-основателей». «Как христианин, я живу в единстве с Сыном Божьим, Спасителем нашим». Подобные социокультурные схемы, как светские, так и религиозные, создают устойчивые во времени сети сложных социальных взаимоотношений, выходящих за рамки обычного человеческого общения и дополняющих его. Это исторический вклад воображения в стабильность и вечные ценности человеческой культуры.