Далее Ибсен рассматривает отношения Алины и Сольнеса. Он говорит, что эти герои не подходят друг другу, — они лишь унижают друг друга, хотя в их отношениях видна малая толика любви и нежности. Это приводит к тому, что отрицательные качества каждого из супругов усугубляются, порождая мучительные раздумья, а они живут каждый по себе со своими мыслями и не могут поделиться ими друг с другом.

Драматург продолжает: «С другой стороны, Хильда и Сольнес. Они показаны отнюдь не какими-то необычными людьми, они лишь ощущают свое духовное родство, их сильно влечет друг к другу, они чувствуют, что подходят друг другу, и что их совместная жизнь может быть несравненно богаче, чем нынешняя… и что их отношения возвысят их, а не принизят, и придадут жизни ценность. И тут наступает коллизия — когда в героях еще есть жажда жизни, тяга к счастливому и радостному существованию, отвращение к тупому смирению. Они решают выстроить воздушный замок и соединиться духовно. Это возносит строителя на вершину, выше, чем когда бы то ни было, и он может сделать то, чего не мог долгое время (символика). Но он ставит на кон свою жизнь — и расплачивается ею. В то же время — настолько ли он не прав, когда, не жалея жизни, всецело устремляется к своему счастью и достигает его?»

Два плана пьесы, которые мы рассматривали до сих пор, — борьба поколений и супружеский конфликт — основаны на реалистических тенденциях Ибсена. Но третий план этой пьесы, который связан с самосознанием Сольнеса как творца, как художника, вмещает и другие измерения. Как и в «Женщине с моря», Ибсен начинает свободнее обходиться с традицией натуралистического театра. Он раздвигает ее рамки настолько, что возникает вопрос: не переходит ли автор границы реализма? Зримая основа действия драмы, ее «опорная конструкция», может показаться вполне солидной. Но само возводимое «здание» сконструировано из элементов, имеющих абстрактный, «символический» характер — хотя Ибсен утверждает, что они принадлежат эмпирической реальности.

В «Женщине с моря» появление незнакомца создает впечатление, что Ибсен отходит от реализма. В «Строителе Сольнесе» подобное впечатление создает приезд «незнакомки» — Хильды. Она привносит в жизнь героев нечто новое, придает импульс тому конфликту, который долго вызревал в глубине. В обеих драмах речь идет о персонаже, который представляет нечто важное в прошлом и в душе главного героя, и это «нечто» снова призвано сыграть какую-то важную роль. Этот персонаж олицетворяет собой некую сторону сокровенного, раздираемого противоречиями «я» главного героя.

В то же время Хильда обладает в драме вполне реалистическим статусом. Она выступает как реальное действующее лицо по отношению не только к главному герою, но и к прочим. Благодаря одному нюансу Ибсен умело подчеркивает реалистический статус Хильды: Хильда говорит, что ей нужно постирать свое белье, которое сделалось грязным за время путешествия в горах.

Драма о художнике: светлый «бес» в жизни Сольнеса

Ранее мы уже говорили, что образ Хильды прежде всего играет ту роль, которая в драматургии традиционно именуется «наперсником» (le confident). Это второстепенный персонаж, чья функция заключается в том, что главные герои поверяют ему самое сокровенное. С его помощью драматурги избегают монологов, адресованных прямо в зрительный зал.

Некоторые слова и поступки Хильды увязаны как с конфликтом поколений (отношение к Рагнару и вопрос о том, кто обладает исключительным правом строить), так и с конфликтом между супругами (ревность Алины и присутствие «ребенка» Хильды в пустых детских комнатах). Но все это не исчерпывает той важнейшей роли, которую Хильда постепенно начинает играть, — роли главного действующего лица и движущей силы самого действия. Ибо вряд ли можно сомневаться, что драма посвящена ее отношениям со строителем.

Мы помним, что сам ее приезд привносит нечто новое в жизнь Сольнеса. Мы видим, как Хильда буквально вторгается в его жизнь, поворачивая ее в новое русло. Бросается в глаза перемена, которая происходит благодаря Хильде в привычных для Сольнеса иерархических отношениях. Она держится с ним на равных и отнюдь не позволяет ему помыкать собой. Напротив, она сама обретает власть над Сольнесом. И оме этим смиряется. Ибо она роняет луч света в его мрачную жизнь. Когда Хильда появляется на сцене во втором действии, он восклицает: «А! Прояснивается!» (4: 230). Позже Сольнес признаётся ей, что она для него «точно брезжущий день»: «Глядя на вас, я как будто вижу… восход солнца» (4: 247). Именно к этому «солнцу» и тянется Сольнес — на что, возможно, указывает и само имя героя[101].

В творчестве Ибсена солнце неизменно связано с радостью и счастьем бытия. Солнечный свет — залог жизни и развития, в противовес подвальному мраку, который так угнетает Сольнеса: «Никогда ни единого солнечного луча! Хоть бы проблеск света в нашей семейной жизни!» (4: 229).

Хильда предъявляет к Сольнесу определенные требования. Он вынужден сдавать одну позицию за другой, подчиняясь ее авторитету и воле. И отнюдь не сопротивляется этому. Ибо только перед Хильдой он может по-настоящему открыть душу. Во мраке своего одиночества он ждал именно такого человека. Поэтому он считает невероятной удачей появление Хильды в его жизни. Вместе с нею он может открыть дверцу в ту потайную комнату, где привык предаваться скорби под бременем своего прошлого. Туда он решается войти вместе с нею, хотя и не понимает, что Хильда, собственно, от него хочет. Ведь ее история о том, что произошло в Люсангере десять лет назад, кажется неправдоподобной, почти сказочной.

В первом же разговоре с Сольнесом она рассказывает об этом эпизоде. Сначала, согласно ремарке, Сольнес равнодушно относится к ее рассказу Но она заставляет его вспомнить, как он вешал венок на церковную башню, как девочка, одетая в белое, кричала ему и махала рукой. Слушая Хильду, Сольнес поневоле задумывается. Он не помнит, как та девочка ненадолго оказалась наедине со знаменитым строителем башен. Словно упавший с неба, Сольнес слушает, как он тогда крепко поцеловал ее и дал обещание вернуться через десять лет в образе тролля, похитить ее и сделать «принцессой». У него есть все основания думать — и говорить, — что все это ей, должно быть, приснилось или пригрезилось. Однако он начинает верить, что в этой истории есть доля правды. Ибо он убежден: если желать чего-то достаточно сильно, то может показаться, будто желаемое происходит на самом деле.

Трудно понять, в какой мере правдива эта история, приключившаяся с Хильдой в детстве. Вероятно, строитель в минуту торжества легкомысленно заронил в ее душу несколько ничего не значащих слов, а потом ее фантазия домыслила эту сказку.

Важно следующее: драма дает все основания воспринимать Хильду как одного из тех помощников, «бесов», которых призывает «тролль» в душе Сольнеса. Гак, он называет ее «одна из этих белых школьниц — сущий чертенок», от которого у него едва не закружилась голова в Люсангере. И Хильда говорит: «Чертенок-то была — я!» (4: 217). Но постепенно она становится для него чем-то большим — тем, что он забыл, но к чему неосознанно стремился и чего так жаждал все последние годы.