Эржебет осторожно опустила руку Гилберта на постель, склонилась к нему и легко коснулась его губ своими.

— Я очень люблю тебя, — вдохнула она. — Не представляю, что бы со мной было, если бы тебя не стало… Наверное, я пошла бы следом.

— Ну уж нет, — строго произнес Гилберт. — Мы выживем. Обязательно. Все будет хорошо.

Гилберт поправлялся медленно, и все это время Эржебет была рядом. Он видел, как приходил Родерих, они о чем-то говорили, видимо он пытался ее увести, но Эржебет осталась. Она не пускала к Гилберту медсестер, сама ухаживала за ним, даже спала рядом — заставила санитаров притащить в палату койку. Эржебет кормила его с ложечки, взбивала подушки, делала перевязку, и Гилберт млел от удовольствия. Оказалось, это чертовски приятно, когда за тобой ухаживают. Он грелся в теплой ауре заботы, окутывавшей Эржебет.

— Я все буду делать сама, а то я же тебя знаю, стоит тут появиться медсестрам, и ты будешь щипать их за зад, — шутила она.

— Дались мне эти тощие девицы. — Гилберт смеялся. — Зачем они мне, когда у меня тут есть такая аппетитная попка…

Он хлопал Эржебет пониже спины, она с притворной суровостью грозила ему пальцем и обещала оставить без обеда.

Им было удивительно хорошо вместе. Как, оказалось, мало нужно было для счастья: просто любить и быть любимым. За белыми простынями, служившими в палате стенами, шла война, бессмысленная, жестокая. Там царила смерть, здесь рождалась новая жизнь.

Через пару месяцев Эржебет была вынуждена уехать, Австро-Венгерскую Империю лихорадило, она должна была окунуться в хаос политики и бунтов. Но Гилберт прощался с ней с легким сердцем, потому что знал: теперь она всегда вернется к нему.

***

Страшная война до неузнаваемости изменила мир, потрясла сами основы. Рушились империи, поднимали голову новые страны, гремели революции. Теперь Европа уже не могла стать прежней.

Первым безумие гражданской войны и кровавого террора охватило Ивана, а затем он начал строить у себя новую политическую систему — социализм. Позже на краткое время Эржебет тоже решилась попробовать этот порядок на вкус, но ее он совершенно не устроил.

Следом за Российской пала и та Империя, незыблемость которой казалась Эржебет вечной. В промозглом холодном ноябре 1918 году Империя Габсбургов прекратила свое существование. Родерих уже не мог никого удержать, все подчиненные ему страны разбежались, чтобы тут же затеять войны между собой. Этакая возня насекомых в трупе могучего зверя.

В опустевшем особняке особенно звонко слышалась «Лунная соната» Бетховена. Родерих сидел в музыкальной комнате, перебирая клавиши рояля. Он, как всегда играл бесподобно — хоть что-то в этом мире осталось прежним.

Эржебет смотрела на его сгорбленную спину, на потертый сюртук с дырками на рукавах, они яснее всего показывали, как тяжело пришлось Родериху, настолько, что он, неизменно аккуратный и педантичный, совсем перестал следить за собой. Эржебет было жаль его, в конце концов, они столько веков провели рядом, он был ее мужем, хоть между ними и не было любви, она привязалась к нему. Да, ей было жаль его. Но…

— Ты уходишь. — Это был не вопрос, а утверждение.

— Да. — Эржебет кивнула, несмотря на то, что Родерих не мог ее видеть. — Прости.

— Не нужно извиняться. — Его голос звучал ровно и спокойно, органично сплетаясь с мягкой мелодией. — Когда-нибудь это должно было случиться. Ты всегда была самой свободолюбивой из моих провинций.

— Что ж… Может, между нами и было много ссор и непонимания, но я все равно желаю тебе удачи в этом новом мире, — через силу произнесла Эржебет.

Родерих так и не обернулся, и лишь музыка провожала Эржебет, пока она уходила по извилистым коридорам особняка, куда ей больше не суждено было вернуться.

Впервые за почти пятьсот лет Эржебет была совершенно свободна и полностью предоставлена самой себе. Вот только в этом было мало радости, вкус у свободы был горький. Не так она себе представляла возрождение своего королевства. Страна лежала в руинах, голод и война смерчем пронеслись по зеленым долинам Дуная. Государства-победители, под шутки и издевательский смех, лишили Эржебет едва ли не половины ее территорий. Исконных земель, которые ее народ оплатил своей кровью еще в стародавние времена, когда Артур, теперь упивавшийся своей победой, был еще жалкой забитой страной на половину малюсенького острова. Хорватия, Словения и Словакия ушли, не постеснявшись напоследок высказать все, что думают о власти мадьяр. Румыния, гаденько ухмыляясь, утащил с собой Трансильванию и даже на краткое время захватил Будапешт. Эржебет лишилась и пресловутого Бурценланда. В этом была какая-то особая, злая ирония.

Эржебет была опустошена и разбита, у нее не осталось ничего, лишь чувство, теплым огоньком горевшее в душе. Именно оно помогло ей, не дрогнув, выслушать приговор стран-победительниц и с гордо поднятой головой выйти из Трианонского дворца в Версале. Эржебет знала, что она не одна, что есть место, куда она всегда может прийти и где ей будут рады, какие бы катаклизмы не сотрясали Европу. Зимой 1920 года, когда жизнь в ее землях хоть немного наладилась, а сама Эржебет смогла вынырнуть из водоворота дел и немного отдохнуть, она отправилась туда.

Берлин встретил ее тихими улицами и заколоченными окнами некогда роскошных магазинов. Победители отыгрались на Германии по полной, они не собирались щадить тех, кто дерзнул сразиться за место под солнцем, и кого теперь та легко было обвинить во всех смертных грехах. Что поделать — победителям можно все.

Когда-то сиявший огнями великолепный дворец братьев Байльшмидт теперь был погружен во мрак, горела лишь пара окон на втором этаже. Парадное крыльцо было занесено снегом, который явно никто не собирался убирать. Эржебет поднялась по ступенькам, хотела постучать, но дверь открылась сама. На пороге стоял Гилберт. С всклокоченными волосами, в красном стеганом халате и тапочках, он выглядел по-домашнему уютно, мило и даже немного забавно. Эржебет молча шагнула к нему, прильнула. Большой, сильный, теплый… От него пахло табаком, пивом и почему-то сладкой сдобой.

Эржебет ощутила, как на плечи опустились тяжелые и надежные руки, вскинула голову и светло улыбнулась.

— Вот я и пришла. Ты скучал, Гил?

— Очень, Лизхен, — просто ответил он и поцеловал ее в макушку.

Они так и вошли в дом, не размыкая объятий. Гилберт закрыл за ними дверь, оставляя снаружи снег, холод, все заботы и горести…

Этой ночью Гилберт и Эржебет любили друг друга так, как никогда прежде. Все преграды между ними пали, больше не было притворства, лжи, глупой гордыни. Осталось лишь ничем не замутненное чувство. Каждый из них щедро дарил тепло другому, отдавал все без остатка, и получал в десятикратном размере обратно… Они по-настоящему стали едины, две половинки целого, искавшие друг друга долгие века. Они больше не боялись потерять себя и проиграть. В любви не было проигравших. Были лишь двое и оба — победители.