Она выжимала из двигателя все возможное, тот надсадно хрипел, толкая машину вперед. В ушах свистел ветер, воздух полнился гулом, свистом и грохотом, который становился громче с каждой минутой.

Взрыв! И куцая рощица в десятке метров от дороги превратилась в месиво из грязи, щепок и кусков почвы.

Эржебет даже не вздрогнула, а ведь этот снаряд мог попасть в нее. Но сейчас она совершенно не думала о себе, все ее мысли занимал Гилберт. Ей было страшно, страшно, как никогда за столетья жизни, но боялась она не за себя. За него. Она судорожно шарила взглядом по дороге, пытаясь найти автомобиль или знакомую фигуру в форме.

«Боже, пожалуйста, пусть все обойдется. Пусть с ним все будет хорошо. Пожалуйста, пожалуйста, если ты действительно существуешь!»

Вот Эржебет увидела машину, лежащую на боку, почти на самом краю изуродовавшей дорогу воронки. Колеса все еще крутились, будто порывались увезти автомобиль из этого ужасного места. Но самого Гилберта видно не было.

Эржебет резко затормозила, выпрыгнув на землю, подбежала к покореженной машине, обогнула ее. Тогда она нашла Гилберта. Он лежал на траве, неестественно раскинув руки, вся нижняя половина его тела до пояса скрывалась за перевернувшейся машиной. Он был таким каменно-застывшим, холодным… Эржебет рухнула возле него на колени, прижала пальцы к запястью, пытаясь нащупать пульс. Тишина. Затем слабый, едва уловимый удар. И еще. Еще. За эти мгновения она успела умереть и заново родиться. Он жив! Жив!

В этот момент раздался свист, переходящий в утробный вой иерихонских труб. Не раздумывая, Эржебет накрыла Гилберта собой, постаралась прижаться к земле. Защитить. Уберечь. Даже ценой собственной жизни.

Взрыв прогремел совсем рядом, Эржебет почувствовала, как застучали по спине комья земли, точно миллионы градин. Когда все стихло, она еще с минуту лежала, не шевелясь.

«Могло попасть и в нас!»

Внутри поднялась волна паники, но одновременно пробудилась рациональная часть сознания. Она подсказала, что нужно как можно быстрее вытащить Гилберта из-под машины и увезти в госпиталь, ведь он наверняка ранен.

Эржебет вскочила и попыталась сдвинуть автомобиль.

— Гил, миленький, родной, — судорожно шептала она. — Ты только держись, хороший мой, держись. Я сейчас, я сейчас…

Она толкала и толкала, царапая в кровь ладони о ржавое железо, сдирая кожу с пальцев. Но не чувствовала боли, в ушах все стучали затихающие удары сердца Гилберта. Кругом выли снаряды, вгрызаясь в землю. Каждый миг мог стать последним, а проклятая машина никак не желала двигаться.

Эржебет не слышала, как рядом затормозил автомобиль, громкий окрик над самым ухом застал ее врасплох.

— Эржебет! Здесь опасно! Нужно уходить!

Она обернулась, взглянула на стоящего рядом Родериха. Он вдруг попятился от нее, в глазах появился испуг. Она никогда еще не видела страха на его лице, даже на позициях под шквальным огнем он всегда сохранял аристократическую невозмутимость. Но Эржебет было все равно, что Родерих чувствует. На самом деле она даже с трудом узнала его. Перед ней сейчас был не ее муж — а дополнительная сила.

— Что стоишь, засранец! — прорычала она. — Помогай!

Эржебет кивком указала на машину, и Родерих покорно встал рядом с ней, безропотно положил свои холеные белые руки пианиста на грязный кузов и принялся толкать. Затем откуда-то появился Людвиг и присоединился к ним. Эржебет смутно осознала, что они с Родерихом приехали вместе. Но ей было плевать, откуда он взялся, главное — он помогает! Втроем они наконец-то перевернули проклятую машину, и в этот момент Гилберт вдруг дернулся, чуть приоткрыл глаза и посмотрел на Эржебет.

— Лиз… — вырвался из его груди дребезжащий хрип, — хен…

И он протянул к ней трепещущую руку.

— Лиз… хен…

Она снова опустилась перед ним на колени, прижала его ладонь к щеке.

— Не разговаривай, любимый, не трать силы, — прошептала она, ласково утирая выступившую на его губах розоватую пену.

Он в ответ улыбнулся, так счастливо и светло, словно попал в рай и узрел ангела.

— Лиз… Я… тебя…

Гилберт недоговорил и закашлялся, харкнул кровью. Густой, жуткого багрового цвета… Тут появился Людвиг. Расторопный и всегда собранный Людвиг. Просто замечательный Людвиг, который догадался взять с собой носилки. И пока они с Родерихом укладывали на них Гилберта, Эржебет, наконец, решилась взглянуть на его раны. Похоже, тяжелая машина проломила ему грудную клетку, она видела чистые-чистые белые ребра. И кровь. Много крови.

«Сколько крови… Боже мой, сколько крови… Но ведь страна не может умереть? Не может ведь, правда?»

Носилки поставили в кузов машины, Эржебет села рядом. Она следила, чтобы Гилберта как можно меньше трясло на ухабах дороги, и все время шептала какие-то глупости, ласковую чушь и обещания, что все будет хорошо.

Они привезли Гилберта в полевой госпиталь, сюда уже стали поступать первые раненые во время обстрела, но для такой высокопоставленной персоны, как «господин Пруссия», сразу же нашлись и врачи и медикаменты.

В заполненном паникой сознании Эржебет всплыла мысль, что сам Гилберт не обрадовался бы этому и требовал бы, чтобы сначала прооперировали простых солдат. Но он был без сознания и не мог ничего возразить. Ему даже выделили личную палату, на деле — отделенный простынями кусок палатки. Санитары внесли Гилберта туда, Эржебет, Людвиг и Родерих остались ждать снаружи.

Эржебет тяжело опустилась на подвернувшуюся табуретку, устремила невидящий взгляд в пространство. Ей вдруг овладела апатия, голова была пуста, все чувства заледенели. Перед глазами все время стояла улыбка Гилберта. Возможно, последняя. Эржебет хотелось плакать в голос, закатить истерику, рвать и метать. Но она не могла. Не из-за знаменитой мадьярской гордости. Она просто не могла и все. В сухие глаза словно насыпали острые льдинки.

Рядом негромко разговаривали Людвиг и Родерих, но Эржебет не могла понять слов, да и вообще едва обращала на них внимание. Она была оторвана от мира, как будто ее окружил невидимый кокон, где она осталась одна. Наедине со своей болью и страхом.

Через некоторое время, показавшееся Эржебет вечностью, хотя на самом деле наверняка прошло не больше часа, из-за занавески вышел врач. На его белоснежном халате ярко выделялись кровавые разводы. Алые пятна переплетались, складывались в узор. Эржебет уставилась на них, как зачарованная, на краткий миг перед глазами все поплыло, осталась лишь красная пелена. Голос врача вернул ее в реальность.

— Я сделал все, что мог. Теперь остается лишь ждать и надеяться, что он выкарабкается. Для человека такие раны были бы смертельны, но, когда речь идет о стране, я даже не могу ничего предположить. Ко мне еще никогда не попадал такой в высшей степени необычный пациент.

Врач развел руками и немного виновато взглянул на Людвига.