Баске оторвал взгляд от жены и тупо посмотрел на Жако:

— Моего адвоката?

— Или у вашей жены есть свой?

Рядом с ним Гасталь засопел, сел в кресло и принялся обирать катышки с брюк.

Вторник

Вдова Фораке кормила двух своих канареек, Мити и Шири. Подсыпала корм в мисочки, меняла воду в чашечках, попутно болтая с ними. Прислушивалась, когда раздастся звук шагов на лестнице.

Накануне он пришел домой очень поздно, сильно за полночь. Она слышала звук проворачиваемого в замке ключа, скрип двери, звук шагов по плиточному полу вестибюля. Слушала, лежа на кровати и приподняв голову с подушки, чтобы включить в работу оба уха. Вот она, с удовлетворением заметила мадам, легкость поступи. Устраиваясь в постели, мадам Фораке решила, что ее жилец наконец исцелился.

Во вторник утром она несла к передней двери клетки с птицами, чтобы пару часов подержать их на солнце и дать подышать свежим воздухом, когда на лестнице появился Жако. Она опустила Мити и Шири на пол, уперла руки в бока — поза открытого неудовольствия.

— Ну?

— С днем рождения. — Он наклонился и чмокнул ее, что было непросто, если она специально не подставляла щеку.

— Кто сказал, что у меня сегодня день рождения? — усмехнулась мадам, принимая от него маленький сверток.

— Вы. На прошлой неделе. И на позапрошлой. И еще неделей раньше. Точно так, как вы делаете каждый год.

Мадам Фораке в ответ дернула плечом, развязала ленточку, потом намотала ее на пальцы. Развернула обертку, аккуратно сложив бумагу, положила и то и другое в карман. Только тогда взглянула на подарок. Пять дорогущих сигар, тоже с ленточками.

— Вы уже поймали Водяного? — спросила она, поднеся сигары к носу и с подозрением обнюхивая их. — У вас такой вид, будто уже поймали.

Жако покачал головой:

— Пока нет. Но вам беспокоиться не о чем. У меня такое ощущение, что наш приятель переехал.

— У вас ощущение? Всего лишь ощущение? — Мадам Фораке неодобрительно цокнула языком. — И этим вы собираетесь меня успокоить? Одинокую женщину? Когда на свободе бродит маньяк? Пф-ф-ф!

— Вот увидите, — ответил Жако, направляясь к двери. — Запомните мои слова. C'est fini.

Спускаясь по пологим ступеням рю Сальварелли — воздух казался сладковато-соленым на вкус, — Жако знал, что не ошибается. Знал всем своим существом, что в это ясное марсельское утро их человек пакует пожитки или уже уехал.

Во-первых, решил Жако, свернув на рю Оннер, шумиха вокруг убийства де Котиньи должна была заставить его нервничать. Газетные публикации, телерепортажи... Сьюзи де Котиньи оказалась слишком значительной, известной персоной, чтобы ее проигнорировали. Ее убийца станет главной мишенью, а злодеяние — делом особой важности, и преступник наверняка поймет, что Марсель для него больше не тихая гавань, в которой он нежился до сегодняшнего дня. Станет жарко, все силы полиции будут брошены на это дело, и ему придется контролировать каждый свой шаг. Проще, если он здесь временно, как подозревал Жако, просто переехать в другое место.

Во-вторых, если же Водяной все еще здесь, слишком нахальный или самоуверенный, чтобы опасаться повышенной активности полиции, то убийство Куври скорее всего станет для него последней каплей. Теперь, когда они вытянули признание у мадам Баске, которая в настоящее время находилась в полицейском управлении, а пресса разнесла новость о том, как она пыталась замаскировать его под очередное убийство

Водяного, его похождениям будет положен конец. Убийцы вроде Водяного не любят подражания. Ненавидят их. Он наверняка переедет. Куда-нибудь в новое место. В другой город у моря, на реке, возле озера.

Конечно, они не перестанут искать его. Что касается уголовной полиции, то дело останется открытым, пока убийца не будет пойман. Но Жако знал, что это произойдет уже не в Марселе. Во всяком случае, сейчас.

Но однажды поступит звонок из другого управления полиции — опять убийства, опять утопленники. Вот так это бывает. Как Жако сказал Соланж Боннефуа, рано или поздно, где бы он ни был, Водяной допустит ошибку.

И тогда они его возьмут. В Тулоне, Ницце, Биарриц. Где бы он ни проявился.

Тело Сюзанны Делахью де Котиньи в сияющем гробу из красного дерева, оборудованном тяжелыми медными ручками, было передано семье Делахью часов в десять утра и вывезено из городского морга в аэропорт в Мариньяне одной из похоронных компаний. Брат Сюзанны, Гас, руководил процессом, находясь под наблюдением Макса Бенедикта, который ехал за ними на такси.

Как заметил Бенедикт, Делахью раздавал чаевые практически всем, с кем сталкивался в то утро, — консьержу на регистрации, мальчику, подогнавшему арендованный им «мерседес», двум санитарам, выкатившим тележку из задней двери морга к лимузину похоронной компании, и, несомненно — хотя Бенедикт не мог это подтвердить, — самим представителям похоронной компании в аэропорту, когда тело было погружено в семейный самолет, а возможно, и чиновникам иммиграционной службы, оформившим документы.

Из Мариньяна Бенедикт проследил за «мерседесом» Делахью до города, где раздающий деньги брокер с Уолл-стрит присоединился к родителям для ленча на террасе.

Бенедикт впервые увидел старших Делахью после их приезда три дня назад. Или они безвылазно сидели у себя в номере, или им удалось избегать его. Как и сын, Леонард Делахью был в черном костюме, при галстуке, а на его жене было узкое черное платье и жакет, черные туфли и шляпка-таблетка. Бенедикт сидел через три стола от них, достаточно близко, чтобы видеть блюда, которые им приносили — кусок жирной печенки и тосты для Гаса Делахью, простой салат из зелени с перепелиными яйцами для его матери и небольшой стейк с жареным картофелем для отца, — но не настолько близко, чтобы расслышать разговор, случайно брошенную шепотом фразу. Брат жертвы пил свой обычный бурбон с разными добавками, а родители ограничились минеральной водой. Они редко смотрели друг на друга и на обслуживавших их официантов. Бенедикт чувствовал объяснимую безысходность в том, как они держат вилки — в американской манере, — как отпивают из своих бокалов, словно они почему-то всегда понимали, что все к тому придет. К тому, что Сюзанна их огорчит в очередной раз — правда, теперь в последний.

Через час после ленча лимузин с шофером, такой же черный, как их одежда, подрулил к подъезду «Нис-Пассед», и семейство Делахи повезли в Катедраль-де-ла-Мажор на заупокойную службу по Юберу де Котиньи. Макс Бенедикт подождал, когда они тронутся от парадного подъезда гостиницы, подозвал такси и поехал за ними на безопасном расстоянии.

Улицы вокруг собора были забиты. Лучшие люди города приехали попрощаться с другом и коллегой, черные зонтики покачивались в воздухе, прикрывая от палящего солнца. Бенедикт наблюдал за происходящим с заднего сиденья такси — медленно текущий поток важных и добропорядочных горожан в шлейфах и фраках, в цилиндрах и форменных костюмах, с шарфами, перчатками, вуалями вливался в двери собора. Он прождал на пыльной жаре, пока закончится служба, и видел, как опять появились две горюющие семьи — старший Делахью под руку с горбившейся мадам де Котиньи, миссис Делахью с сыном, дочь де Котиньи с мужем. За ними следовали носильщики. Гроб с де Котиньи подняли на плечи и прикрыли колыхающимся триколором.